– Ты задушила своего клиента?

– Он достал меня.

– Кайся, Вера, кайся. Не передо мной, перед солнцем.

– Я каюсь, Ваня. – Она вдруг опять расплакалась и на этот раз опустилась на колени. Иван даже не успел удержать ее. – Таких клиентов у меня было трое, – никак не успокаивалась она, продолжая всхлипывать.

– И ты всех отправила в космос?

– Не знаю куда, – растерянно почти простонала Вера. – Только каждый ушел по-разному.

– Значит, на разные орбиты?

– Не знаю, на какие орбиты, но каждый получил то, что ему полагалось.

Такого раскаяния Иван не ожидал. Он долго смотрел на небо, и его тревожное лицо начинало вздрагивать, глаза с какой-то болезненной задумчивостью округлились, и он с удивлением смотрел на Веру. Он с трудом представлял, как такое хрупкое создание с подростковой улыбкой и совсем юным взглядом смогло угробить троих православных и продолжать при этом верить в свое счастье, любовь. Он не понимал этого.

– Колготками я удавила только двоих, – продолжала Вера, обращаясь к небесному светилу. – Третий сам скис, когда я стала делать ему специальный массаж. Может, сердце у него не выдержало, может, его инсульт подкосил… Прости меня, солнышко, прости, родненькое! Не думала, что он такой слабак.

– Почему ты замолчала? – обрушился Иван на Веру, когда она неожиданно сникла, видимо, еще раз ощутив вину за неспасенных людей. – Кайся, кайся! Солнце не только вылечит тебя, но и думать научит.

– Хорошо бы. Последнее время я совсем разучилась думать. И самое страшное, я не знаю, для чего живу. Может, оттого мне все время не хватает денег..

– Не отводи глаз от солнца, – опять резко перебил Иван. – Деньги теперь будут не главным. Нам не до них будет. Потому что совсем другая нега появится у нас. Не куксись, Вера, не робей. Что еще терзает твою душу? – опять резко спросил он.

– Я заблудилась, Ваня, совсем заблудилась. Я не знаю, что завтра будет со мной. Особенно я теряюсь, когда живу в Москве, когда меня несет либо на выборы, либо еще на какую-нибудь тусовку или поп-шоу, где все куплено, зашифровано. И нет места для моей души, радости, любви.

– Ты задумывалась, отчего это?

– Потому что я как будто в питомнике живу, хотя и вылизанном, словно после евроремонта, но все-таки питомнике.

– В каком питомнике?

– Для хищников. Да, да, для хищников.

– Это ты про людей так говоришь?

– Про них. А про кого же? Придумавших формулу отсечения реальной жизни от вымышленной, как ты выражаешься, цифровой. бездушно виртуальной. Они вообразили, что их нефтедоллары растут в геометрической прогрессии. Но связь одной гадости с другой через спутник, а может, через какую-нибудь тоже обескровленную установку типа гланас изменит развитие всего человечества, перевернет многие понятия.

– Конечно, перевернет! – неожиданно подхватил Иван. – Только так перевернет, что все, вскормленное мудрым солнцем, может передохнуть, превратиться в жуткий хлам. В хлам, радиус массы которого меньше его кинетического поля, а это на языке астрономов называется космической черной дырой. Она в миллион раз губительнее наших болотных дыр.

– И что тогда будет?

– Вырождение и одичание людей, – неожиданно почти выкрикнул Иван. – Перерождение всего существующего на Земле! Об этом страшно подумать. Все прекрасное, все благоухающее, особенно в России, все цветущее может превратиться в застывшую гниль, мрак, а все безжизненное, созданное сухими расчетливыми мозгами, оживающими только при подсчете денег, способно пустить свои цифровые корни и уничтожить все, созданное солнцем. То есть красота уже не сможет спасти мир, хотя бы потому, что она будет уничтожена самим человеком. Тебе еще не один раз придется исповедоваться перед солнцем, – он опять посмотрел на небо, огляделся по сторонам. – Это постепенно очистит тебя, придаст уверенность, силу, а солнце получит достоверную, не вымышленную информацию, приглядится к тебе…

– Пускай приглядывается. Я рада видеть его, потому что оно бескорыстно.

– Такая взаимность многого стоит. А вот и вертолет еще один показался. – Иван вытащил подзорную трубу из болотной жижи, глянул в окуляр, но там ничего не было видно. Труба сильно намокла и предметы в ней расплывались. Тогда он положил ее на валежину и, все время поглядывая на вертолет, подошел к лошадям. – Ну что, ненаглядные, как теперь до дома доберемся? Оглоблю и ту трясина засосала.

Лошади, словно чуя приближение вертолета, прядали ушами и, задрав головы, неистово ржали.

– Все понимаете, подружки мои. все. Значит, как только пролетит вертолет, палатку, да и печь железную на вас навьючу. А тебе, рыжая, – обратился он к высокой лошади с яркими каштановыми ушами, – еще и невестушку везти.

– Ваня, а ты как?

– Я пешком пойду… Только теперь мы будем пробираться не зимником, а заросшей тропой, которую знаю я, да еще… – он посмотрел опять на небо, задумался.

– Пойдем болотами? – поинтересовалась Вера.

– Их будет меньше, но впереди еще черные дыры и бобровые завалы.

– Мы не заблудимся?

– Я здесь каждую глухариную сосну знаю, а листвянки у меня прозвища имеют. Лапчатая, например, потому как ветви ее земли касаются. Или каменная – она из-под валуна на двадцать метров вдоль тропы торчит.

– Не увязнем опять?

– Не должны.

Второй вертолет, словно почуявший кровь ястреб-тетеревятник, не стал облетать место катастрофы. Он рвал крылья нацеленно и шел прямо к черной дыре.

Судя по его габаритам и скорости, это был «тетеревятник» нового поколения, от мощных двигателей которого содрогалась вся болотная низина.

– Когда-то я восхищался военной техникой, – с досадой сказал Иван, прислушиваясь к рокоту машины. – Но с годами понял: чем совершеннее она, тем опаснее и быстрее несет смерть, особенно для людей, имеющих душу. Особенно в руках тех господ, которые одурели от свободы и бизнеса и готовы в одночасье поменять свой облик, привычки, принципы только ради собственной выгоды. Они даже не замечают, что становятся рабами.

– Кого?

– Тех господ, которые обещают светлое будущее с разными измами, а потом все заканчивается кризисом да рынком, где только двуногие «волки» распределяют куски мяса.

– Ваня, тебя опять заносит.

– Милая моя, можешь относиться ко мне по-всякому, но я не могу пройти мимо «элитного» дома или русской избы, где возникли репрессии нового образца, потому как люди России брошены на самосъедение. Кто-то забыл, что оставленного на произвол судьбы человека одолевают прежде всего животные инстинкты. Для него святой храм не панацея, тем более законы, он не спешит очиститься или привести мысли в порядок. Потому что он лишен самого необходимого: искреннего общения и выражения своей души. Там, где деньги превыше всего, один выход – воруй, хапай все то, что дала природа, и то, что плохо лежит… И твори свой воровато-обманный бизнес… А русского человека надо нежить, чтобы он трудился, общаться с ним, мудрости духовной учить, иначе он такое будет творить, что каждый день порохом запахнет и каждый век от Распутина до Путина он будет кого-то «мочить» в сортире, а потом бежать в кабак. Туда, где женщины задирают ноги выше головы и завязывают свои силиконовые груди на волосатых спинах работодателей. Животный инстинкт человека, как это ни печально не просто прогрессирует теперь, а со страшной силой растет.