И что-то такое написал отцу, всего лишь написал, в форме вопроса, или размышления, или просто стона... Бывает, что самый умный человек совершает странную ошибку, так бывает, когда что-то настолько нам очевидно, настолько понятно, что это не особенно занимает наши мысли. Давно уже погруженный в русскую культуру, равнодушный к религии, считающий себя атеистом, Белоцерковский искренне полагал, что отец, такой умный, прогрессивный, прошел весь его путь вместе с ним и сможет понять, что его давно не интересует иудаизм, как и любая другая религия...

Отец ответил одним словом – предатель.

Элия взывал из Санкт-Петербурга в Белую Церковь: я же просто написал, я же просто подумал, я же... ну пойми же, пойми, это не предательство, нельзя предать то, во что не веришь, это прагматический шаг, логичный поступок, какая разница, какой Бог, если не веришь... И, наконец, сердитое: все эти религиозные страсти остались в прошлом, а они с Беллой – современные люди, и главное – он, Белоцерковский, считает себя российским интеллигентом, а не религиозным евреем.

...Элия, как и его отец Маркус, умел ловко подстраивать под себя нужные идеи, и скоро знакомый священник, с которым Белоцерковский на даче в Гатчине вечерами играл в шахматы, окрестил его и Беллу в гатчинской церкви Покрова Святой Богородицы, и Элия стал Ильей и отчество получил Маркович.

А в синагоге Белой Церкви раввин отслужил по отступнику Элии Белоцерковскому как по покойному, прочитал кадеш – поминальную молитву, – таково предписание Талмуда. Отступник Илья Маркович Белоцерковский не считался больше живым. «Но ведь есть и противоположный комментарий Талмуда, – упорствовал в письмах Илья. – Как бы еврей ни менял веру, он все равно останется евреем». Но отец не отвечал на его письма... все, это было все.

...Ну, это болело, кровило, а потом затянулось, как любая рана, только слово «предатель» еще долго мучило, обжигало, а потом и это прошло.

Илья не перестал писать отцу письма, писал, как и прежде, – каждый месяц. Он никогда не думал о религии, ни о той, ни о другой, а справку о причастии ему давал тот самый знакомый священник из Гатчины, с которым он играл в шахматы, – без справки в одном из учреждений, где он числился консультантом, не выплачивали жалованье.

Илья Маркович Белоцерковский стал присяжным поверенным, членом коллегии адвокатов, имел право на ведение как гражданских, так и уголовных дел. И заработки его стали хороши, потому что адвокат он был хороший. Так что все в его жизни удалось – и карьера, и любовь, и семья.

Белла хотела яркой жизни, и вместо того чтобы нянчить ребенка и дальше выполнять заповедь Торы – «плодитесь и размножайтесь», она принялась получать от жизни все: она же не какая-нибудь местечковая клуша – мужняя жена с выводком детей, а современная женщина с духовными потребностями, «думающая девушка», «читающая дама».

Белла увлекалась всем, чем было возможно увлечься, и ни одна модная идея века не прошла мимо нее. У нее были духовные искания, религиозные и мистические настроения, увлечения то декадентами, то символистами, она была членом самых разных кружков и даже кружка по изучению эротических фантазий в современной литературе (было и такое), а в применение на практике эротических фантазий вовлекала мужа. Элия относился к мистике насмешливо, к эротическим фантазиям – насмешливо-одобрительно, а к Белле в ее шелках, кружевах и перьях – с неувядаемой, будто хранившейся в леднике, любовью.

– Где ты был, попугайчик? – поздно вечером спрашивал жену Белоцерковский. – Ты еще помнишь, что у тебя есть муж?

Белла помнила. Запудренная до смертельной бледности, в бархатном балахоне и повязке принимала участие в «Обществе свободной эстетики», в браслетах и бусах танцевала босиком и ни на секунду не забывала, что она особенная, утонченная. Правда, настоящая, живая Белла все время выплескивалась из модного образа – ее жизнерадостность, здоровая эротичность и жизненная сила не могли долго находиться под маской унылой изможденности.

Белла бывала в «Бродячей собаке», там встречалась художественная элита Петербурга, – встречалась с собой, а не с Беллой, но для нее, жены преуспевающего адвоката, самым заманчивым было небрежно обронить: «Была вчера в „Бродячей собаке“...» Потом Белла чуть было не стала завсегдатаем кабаре «Приют комедиантов», но вовремя поняла, что это – не то. Не самое модное, не самое артистическое, не самое богемное – не то. А Белла хотела от жизни самое-самое.

– Жизнь индивидуума не должна подчиняться формам общежития, это мещанская мораль, – отвечала Белла и бросалась целоваться, щипать, щекотать мужа.

Она вся была – праздник, и ее любовь всегда была праздник; начиная любовную игру, она умела быть такой ребячливой, невинной, что ее последующая страсть изумляла и завораживала Белоцерковского, как самый большой секрет, который вдруг открывался только ему. А Беллу изумляла способность Ильи ее насмешить, – он с серьезным видом говорил ужасно смешные вещи, а в смехе оказалось так много эротического, что их любовным фантазиям было не исчерпать себя. И столько времени отнимали светская жизнь, дружеское общение, эстетические наслаждения... в общем, понятно, что Леничке досталось между ними немного места. Белла не была еврейской мамочкой, да они с Ильей уже и не были хорошей еврейской семьей, а были русские интеллигенты, продвинутые и обеспеченные: для него – работа, карьера, для нее – светская жизнь, для ребенка – образование. И как-то так они жили, словно сами были неокончательно еще взрослые, словно кто-то присматривал за их судьбой, за тем, чтобы им было легко, и счастливо, и интересно, – жили у бабуси два веселых гуся...

Дома все вихрилось вокруг мамы, от нее плакали, ее обожали. Мимо Ленички Белла проносилась вихрем – в театр, на концерт – в вечернем платье, на шее и в ушах сверкали бриллианты, и в детстве Леничка чувствовал себя недостойным даже восхищаться матерью, таким неземным существом.

Илья Маркович не был таким сумасшедшим отцом, как меламед Маркус из Белой Церкви, он вообще не был хорошим отцом, вся его влюбленность и страсть достались Белле.

Между прочим, не Илья Маркович, а вдумчивый и внимательный Леничка понял, что Белла изменяет отцу, что щебечет-ласкается тем больше, чем глубже поглощена очередным романом, но, имея полный список Беллиных увлечений, он держал свое знание в секрете. У него не возникло обычной детской реакции на Беллиных любовников как на ужасную обиду, нанесенную бедному папочке, – Илья Маркович нисколько не был похож на страдальца, оба они, и он, и Белла, были молодые и веселые, обожали друг друга и... и все. Все это только добавило Леничке эротических переживаний – пытаясь понять, что же такое есть в Беллиных любовниках, чего нет в отце, он не стеснялся представлять себе самые подробные любовные картинки.

Лето семнадцатого года прошло под знаком вопроса – уехать или остаться? Начался массовый исход знакомых, и Белоцерковские сначала в ажиотаже хотели бежать – быстро.

В квартире Белоцерковских бесконечно звонил телефон. Леничка вечером докладывал отцу: звонили такие-то, передавали – уезжают, надеются обнять нас в Париже, мы едем в Париж? Звонили такие-то, спрашивали, куда мы уезжаем... Они в Одессу, а мы куда уезжаем?