– От судьбы не уйдешь, Тумхат, и если мне суждено стать причиной твоей смерти, значит, так оно и будет. Ты ничего не изменишь в рисунке своей судьбы, он начертан задолго до нашего рождения, и стереть его может лишь та рука, которая его начертила. Но, если хочешь, попробуй.

– Ты так уверен в своем искусстве? – подозрительно сощурился египтянин. – Или в своем счастье? Или в покровительстве своего бога?

Китаец сдержанно покачал головой.

– Я уверен лишь в одном: свершится то, что предначертано богами и ничто иное – это единственная защита, которая у меня есть, и это единственная защита, которая мне нужна. Если хочешь меня убить – убей. Но предупреждаю, это будет нелегко.

– Ты не боишься? – египтянин с недоверием оглядел Дзигоро.

– Кто боится богов, тот больше никого не боится, – последовал ответ.

Внезапно худощавая фигурка китайца как-то неуловимо изменилась. Он не стал выше ростом или шире в плечах, не сделал ни одного угрожающего движения. Но его тело словно облекли невидимые доспехи. Египтянин смотрел на него с недоумением, граничащим с ужасом. Дзигоро был беззащитен, глаза мага говорили ему об этом, но острое чутье чародея предупреждало – любая попытка применить силу наткнется на силу еще большую, и неизвестно, кому будет хуже. Неожиданно египтянин понял, что Дзигоро видит его замешательство, и это второй раз неприятно царапнуло его гордость. Он чувствовал, что сдерживает себя из последних сил. Внезапно пол комнаты заволокло туманом. Туман этот, пахнущий серой и болотными испарениями быстро густел, набирал силу и плотность, с каждым мгновением подбираясь все ближе и ближе к неподвижному Дзигоро. Он был похож на хищное чудовище, которое проснулось, чувствует голод, видит добычу и аккуратно, чтобы не спугнуть, подбирается к ней на мягком брюхе.

Дзигоро не шевельнулся. Остановившимся взглядом он смотрел в одну точку на стене, не замечая или не желая замечать, как туман подбирается все ближе и ближе, облизывая его голые ступни и, поднимаясь выше, касается развернутых ладоней. Дзигоро не смотрел вниз. Не смотрел он и на Тумхата. Взгляд его светлых серых глаз был обращен вовнутрь. Китаец был непостижимо, пугающе спокоен. Тьма поднялась почти до самого потолка, сгустилась и обволокла его плотным коконом, сквозь который уже нельзя было разглядеть одинокой неподвижной фигуры. Египтянин шевельнул пальцами, и в коконе полыхнуло светом. Дом содрогнулся, склянки на столике отозвались жалобным звоном. Маг жадно вглядывался в тусклый кокон. Но вот туман понемногу рассеялся, теряя черноту и плотность, и возникла фигура Дзигоро. Он был все также каменно неподвижен, спокоен и бесстрастен. И, провалиться ему на этом месте, совершенно невредим. Хотя должен был стать кучкой пепла, сгореть в пламени Кольца Силы!

– Это была всего лишь проба моего могущества, – сдавленно проговорил Тумхат, – сейчас ты узнаешь настоящее искусство.

– Я буду благодарен за урок, – ответил Дзигоро.

Тьма снова сгустилась, но на этот раз она была более агрессивной. Она двигалась, выстреливая жадные языки серого дыма, похожие на щупальца гигантского спрута или тела жирных змей. Египтянин скрестил руки на груди и устремил такой же неподвижный взгляд в центр им же устроенной бури. Узкий язычок белой молнии вырвался из тумана и ударил в китайца… Но нет! Не в него! Молния словно налетела на какую-то невидимую преграду и с треском раскололась во взмахе ресниц от цели. Далекий-далекий гром прозвучал как запоздалое сожаление. Туман, угрожающе близкий, замкнулся вокруг Дзигоро в кольцо, это кольцо приподнялось с пола, поползло вверх и замерло на уровне груди. В треске разряда в нем взорвалась еще одна молния, еще… а потом они посыпались дождем, сотрясая замок Тумхата до основания.

В узком проеме окна было видно, как, словно привлеченные бурей, к башне поползли самые настоящие тучи – седые, тяжелые, полные агрессивной злобы. Ветер рвал их в клочья, стараясь разметать по черному бесстрастному небу с редкими огнями звезд, но тучи неумолимо сгущались, заволакивая небо, и в их недрах зрела страшная, доселе невиданная гроза. И она разразилась. Небо потемнело с ошеломляющей быстротой. Зримая, осязаемо-плотная тьма неотвратимо и также стремительно, как коршун на куропатку, упала с заоблачных высот на землю, в одно мгновение скрыв от человеческого взора все видимое пространство, заполненное до того желтыми песчаными барханами, а теперь – черными клубящимися волнами грозовых туч. Эти волны, пенящиеся по краям белыми гребнями, катили над пустынной землей вал за валом. И так же, как и морским волнам, не было им ни конца, ни края, движение их казалось вечным. Не было уже неба, не было и тверди земной. Тьма. Одна тьма. Везде и всюду. Неразделимая. Слитая воедино чудовищным натиском враждебной всему живому воли.

Убивающее всякую надежду безмолвие воцарилось в мире. Ни шороха, ни звука, ни даже малейшего шелеста сухих чешуек песка. Ветер тоже словно умер, как будто до этого он сам принадлежал миру живых. Все замерло, погруженное во тьму. И вдруг где-то там, там, где должна быть середина того пути, что ведет с неба на землю, появилось нечто… Нечто не поддающееся описанию, как нельзя описать скользящую в воздухе тень крыльев ласточки или танец светлячка под пологом спящего леса. Края туч стали полупрозрачными и замерцали тихим, неярким сиянием, медленно перетекающим с вершин по бокам и оттуда к самому низу. От этого сияния время от времени, а затем все быстрее и быстрее начали отрываться искорки, точно капли тумана собирались в одну широкую светящуюся ленту. Она растянулась от восхода до заката, заново поделив мир на два непримиримых лагеря.

Это мертвенно-бледное сияние все текло и текло из облачных недр. Земля безмолвствовала. И только, точно отблеск небесной туманной реки, по гребням песчаных волн пустыни засияли россыпи светло-голубых брызг, четко очерчивая контуры каждого бархана. Брызги, нет, скорее всего, это были капли земной влаги, выступающие на поверхность из глубин самого песчаного моря. Капли сливались друг с другом, поднимались над землей, и вскоре ярко-синее пламя сворачивалось в вихревые кольца, прорезая своими всполохами сгустившуюся тьму. Зрелище было одновременно и устрашающим, и завораживающе-жутким. Сочащаяся мерным сиянием тяжелая громада грозовых облаков, перетекающая в уже начинающую вспухать от переполняющих ее сил реку света, и под ними море синего огня, в свою очередь поднимающегося все выше и выше. И вот, вскоре между рекой и морем осталась лишь узкая полоска тьмы, не шире человеческой ладони, а сквозь них виднелись очертания ближних отрогов гор, но слабые и дрожащие, точно в жарком мареве солнечного дня.

Противостояние не могло длиться вечно. Мир пребывает в равновесии, потому что он в постоянном движении. Весь мир, казалось, теперь пришел в движение, рванулись друг к другу два света и два пламени, белый и синий. На один только стук сердца они стали одним целым, преодолев узкий черный разрыв между ними, и, соединясь, тут же были стянуты могучей и неодолимой, неземной властью в тугой сверкающий кокон, изливающий вокруг себя нестерпимое сияние. Что могло случиться дальше, уже никто не взялся бы предсказать, такая безмерная сила была сосредоточена в том коконе. Страшила даже сама мысль о возможности выхода этой энергии наружу.