я знал с того момента, как врач объявил об этом, я чувствую, как меня охватывает черная ярость. Когда Изабелла начинает драться, даже если это подвергает меня опасности, я горжусь ею, даже когда я чувствую холодный металл пистолета у своей головы, даже когда я знаю, что ее борьба бесполезна.

Я должен что-то сделать. И когда я вижу, как она сдается, когда я вижу, как Диего выворачивает ей рот, что-то во мне взрывается… Я перенес пытку, боль, унижение себя и Изабеллы, когда Диего слизывал ее со своих пальцев у меня на глазах. Я сопротивлялся желанию вырваться и разорвать его пополам, ради себя и ради нее. Но это… Это выходит за пределы моего самоконтроля.

Когда я действую, это нечто первобытное, животный инстинкт из прошлых веков, защитить свою женщину и моего ребенка. Насилие, которое вырывается из меня, шокирует даже меня самого. Я вырываюсь из рук охранников, пользуясь тем, что они думают, что я слишком ослаблен, чтобы доставлять много хлопот, и минуту назад так и было. Минуту назад я бы и не подумал, что смогу с усилием избавиться от них, но теперь я как будто не чувствую никаких своих ран. Боль исчезает до красного вибрирующего гула, когда я хватаю Хавьера за запястье с силой, от которой лицо мужчины бледнеет от боли, выворачиваю его, слышу, как хрустят кости, и вижу, как пистолет выпадает из его руки.

Я хватаю его в одно мгновение, чертовски надеясь, что он полностью заряжен, когда разворачиваюсь, с идеальной точностью всаживая пулю в лоб каждому из охранников, бросающихся на меня. Звук падения их тел на пол доставляет огромное удовольствие, когда я поворачиваюсь к Изабелле, мой пистолет направлен прямо на доктора, держащего таблетки.

— Брось их, или я стреляю.

У него дрожат руки.

— Отдай их ей, — рычит на него Диего. — Или я убью тебя медленно.

— У меня пистолет, — шиплю я. — И я застрелю вас нахуй. И вас тоже. — Говорю я охранникам, — если вы не отпустите ее, и доктор не выбросит гребаные таблетки.

Охранники уже хватаются за оружие, но я быстрее. Я всегда быстро рисовал, когда это было важно, и это никогда не имело большего значения… и я уже рисовал. Все, что происходит, это нажатие на спусковой крючок, щелчок пистолета, Изабелла кричит, застыв на месте, когда первая пуля сносит охранника слева от нее, а вторая справа, задев при этом руку Диего.

Он кричит от боли, падает на спину, и это все, что требуется доктору, чтобы выпрыгнуть. Таблетки рассыпаются по ковру, когда он убегает, а я иду к Изабелле, пистолет все еще у меня в руке, когда я хватаю ее другой.

— Беги! — Кричу я ей, и она не колеблется.

Приближаются еще охранники, но, слава богу, у меня остались патроны. Они не ожидают, что я буду вооружен, и я убиваю еще двоих, когда мы бежим к двери, хватая новый пистолет. — Просто продолжай бежать! — Кричу Изабелле, толкая ее вперед. — Я прикрою тебя!

Это гребаная перестрелка. Я давно не был ни в чем подобном, и я бы умер счастливым, если бы никогда не был снова, но инстинкт, охвативший меня, заставляет меня двигаться. Когда один пистолет заканчивается, я хватаю другой с трупа, пока мы с Изабеллой не оказываемся у ворот, а затем выходим из них.

— Я спрятал мотоцикл! — Кричу я ей. — Продолжай бежать! Скоро придут другие!

Хавьер — единственный, кого, насколько я знаю, я не убивал. Он исчез где-то между тем, как я освобождал Изабеллу, и прорывом к входной двери, и я не знаю, куда он делся.

Что я точно знаю, так это то, что у него гарантированно будет больше мужчин. Единственное, что сейчас имеет значение, это усадить нас с Изабеллой на мой байк и увезти нас отсюда к чертовой матери. Возможно, Диего и Хавьер собирались сохранить мне жизнь до этого, но теперь они точно этого не сделают, и Изабелла тоже пострадает за это. У ребенка не будет ни единого шанса. Она не может остановить их самостоятельно, я не уверен, что кто-то из нас сможет, если они поймают нас снова.

Ребенок. Я до сих пор не обработал это полностью. Я не могу пока по-настоящему осмыслить о том факте, что, если мы выберемся из этого живыми, я стану отцом. В каком-то уголке моего сознания я знаю, что должен злиться на Изабеллу и за это, но сейчас я не могу сосредоточиться на этом. Все, о чем я могу думать, это о том, что мне нужно обезопасить их.

Их обоих.

Я догоняю Изабеллу, мы далеко от ворот, теперь, когда я перестаю оглядываться, чтобы посмотреть, не гонятся ли за нами какие-нибудь ублюдки, мне не нужно стрелять, и я просто бегу. Работают так, словно от этого зависит наша жизнь, потому что так оно и есть.

В поле зрения появляется место, где я спрятал байк за валунами и кустарником, как раз в тот момент, когда я слышу крики, доносящиеся со стороны дома Хавьера.

— Я запущу его! — Кричу я Изабелле. — Прыгай как можно быстрее!

Я бросаюсь вперед, засовываю пистолет за пояс спортивных штанов, которые мне дали надеть, хватаю мотоцикл, выравниваю его и завожу двигатель. Грохот этого наполняет воздух, предупреждая всех, кто находится достаточно близко, чтобы услышать, что происходит, но сейчас мы уже не беспокоимся об этом. Точно так же, как мы перестали беспокоиться о том, что у нас есть время надеть шлем, или о том, что на мне нет никакой гребаной обуви. Дорожный гравий разорвет мне ноги, но это лучше, чем снова попасться и умереть.

Слава богу, у меня хватило предусмотрительности оставить ключи здесь, а кошелек в седельной сумке. Это был риск, кто-то мог случайно наткнуться на это и украсть мотоцикл и мои деньги, но альтернативой был бы риск потерять и то, и другое, если бы меня поймали на территории комплекса…что я и сделал. Я сделал ставку на то, что буду достаточно далеко, чтобы никто не нашел мотоцикл, и оказался прав.

Изабелле удается вскарабкаться на мотоцикл позади меня, ее руки доверчиво обнимают меня за талию. Это заставляет меня вспомнить о том, как той ночью, когда мы выехали в пустыню, она больше не боялась мотоцикла, но у меня нет времени думать об этом. Я нажимаю на газ, мотоцикл заносит, колеса вязнут в песке, когда я вывожу нас обратно на шоссе, разгоняя его быстрее, чем когда-либо прежде, с Изабеллой на спине. Я слышу выстрелы, люди Хавьера с дальнобойными винтовками, которые могли бы поразить нас, но я не смотрю. Я не останавливаюсь. Я ничего не делаю, только гоню изо всех сил, потому что это наш