что быт наш стал паскудно бедным! Но вот еще что я скажу. У меня в первом отделении, деревня Клин, живет инвалид Григорий Волосов. Занимается он овощами. Огород у него небольшой, а что там? Рай! Спаржа, артишоки, кабачки, капуста пятнадцати сортов. Огурцы, помидоры… Ноги у него нет, а голова есть. Богатый! Потому весна только началась, а он уже на рынке свежим салатом, овощами торгует. Это он с восьми соток. А тут сотни гектаров пропадают! Сколько мне говорили: прижми этого инвалида! А я — нет. Я ему нарочно выписываю всякие полезные журналы. Он мне практические опыты ставит.

С т е п а н  А н д р е е в и ч. Хватит тебе, Дмитрий.

Х о м у т о в. Я про свое дело могу часами говорить. Если сейчас и впрямь мешать не станут… Только бы не считали наши доходы! Вот чуть мужик стал зарабатывать, уже бегут, кричат! Нельзя! Много! С ума посходили! При нынешней жизни да ты хоть десять тысяч в месяц зарабатывай!

С т е п а н  А н д р е е в и ч. Митя!

Х о м у т о в. Ладно… Давай ты, Петя, развивай себя.

Л у к о в. А может, взять да и походить без колпака?

С т е п а н  А н д р е е в и ч. Не надо, Петр. Или голову напечет, или намочит.

Х о м у т о в. Ладно, мужики. Надо ехать. А тебе, Петр, я так скажу. Мужик ты умный, а везенья тебе нету. Так, брат, бывает. Вроде все человеку дадено, а толку нету. Бежит он, бежит, а все на месте. Утомит себя, обессилеет… Черт его знает, что тут делать?

Д а ш а. Работать, Дмитрий Иванович. Ты, Петька, свое лицо не носи как вывеску. Хочешь чего-то доказать, так и доказывай. Садись работай. Сам себе будь хозяином. А то тобой кто хочет, тот и правит.

Л у к о в. Меня в детстве отец бил. Страшно бил! А после его убили в драке. Приехал милиционер дознаваться, кто убил. Мать и говорит: не знаю, должно быть, хороший человек. В таких вот условиях вырос… Почему, не знаю, а только всю свою жизнь вижу грязь. Весна — грязь, лето — грязь, осень — грязь! А зима придет, сидишь в доме, а в печке ветер воет.

П о л и н а. Вам уехать надо.

Л у к о в. Куда? Брода я боюсь. У меня характера нет, поэтому я со всеми разговаривать лезу. Молча жить не умею. И вот что интересно! Люблю про себя рассказывать. Например, как я женился! Я уже в школе работал, а Верка после училища приехала. Прямо на другой день пришла со мной знакомиться. Сама. Поговорили, то-се. На другой вечер собрала она мои пожитки в чемодан и отнесла к себе. И я поплелся следом. Баран бараном! Иду по улице, а сам думаю: может, подбежать да вырвать чемодан? Кто она такая?

Д а ш а. До сих пор опомниться, видно, не можешь.

Л у к о в. Опомнился я сразу. Как она с грязными ногами залезла в кровать…

П о л и н а. Вы нарочно так себя унижаете?

Л у к о в. Нарочно.

П о л и н а. А зачем?

Л у к о в. Предела ищу. Вот в истории, что я читаю ученикам, я его сразу вижу, этот предел. А ведь история — это наука. Не может же она каждый раз переписываться. А сколько раз ее переписывали? Что же вы молчите, Егор Андреевич? Вы вот закричали, что я шут. А как шут-то вы? Мы, может, даже оба шута. Только я по принуждению, а вам бог дал!

Б а с а р г и н. А вы самолюбивый, оказывается…

Л у к о в. Нет. Я просто не такой дурак, как вам вначале показалось. Характеру мало, это точно…

С т е п а н  А н д р е е в и ч. И все-таки ты нам объясни, Егор, будет или нет в твоей науке как в науке?

Б а с а р г и н. Я занимаюсь прошлым… и все свои открытия я построил на науке.

С т е п а н  А н д р е е в и ч. Нечего тебе ответить Петру.

Х о м у т о в. Вот что! Не люблю я подобные разговоры! При чем тут Егор, язви вас! Если он отвечал за этот куст…

П о л и н а. Он историк. А то, что вы говорите, это политика.

Х о м у т о в. Тем более. Нечего в нее лезть.

С т е п а н  А н д р е е в и ч. Как это нечего? Жили баранами, баранами помрем? А ну-ка вспомни, Митя, как твоего отца, а? За то, что он в плену был? Покормили из тюремной чашки! А старик наш, дед Басаргин, и вовсе в тридцать шестом пропал… И не знаем, где схоронен! Ты, Митя, рот никому не закрывай. Пусть люди говорить научатся!

Х о м у т о в. Да говорить-то научились! Вот когда людьми станем?!

Д а ш а. Уважение надо к себе. Да, я так понимаю. А то мы без уважения. Вроде и не человек перед тобой, а так, сырость одна. Приезжает начальство с района. Как они разговаривают? (Показывает.) Ну, Даша, как делишки? Знаем, знаем, молодец! Жми! И пошел дальше… Кто он? Да подлец он! И меня унизил, и других всю жизнь унижает! Почему мы об этом не говорим? Человека надо не за место уважать, а за дело!

Б а с а р г и н. Ну, а я-то тут при чем?

Д а ш а. А чего вам в стороне стоять? И в это дело с головой! Быстрее обломаем дураков. Сколько я поездила на все эти конференции! Глупость одна. Выйдут наши начальники, животы вперед — и в президиум! Ух, какие мы! Прямо тебе Средняя Азия! А выйдет на трибуну языком чесать, так не поймешь, про что говорит. Норовят про политику. У нас кого ни возьми, все в политике большие мастера, любого в Министерство иностранных дел! Сокращать надо начальство, Егор Андреевич! Чтоб на область двух-трех, не больше. А в районе мы и без них обойдемся. Нам первичной партийной организации очень даже хватает.

Б а с а р г и н. Не понимаю… Я тут при чем?

Д а ш а. Да мы к слову.

Х о м у т о в. Ты же все-таки не последний человек. Может, с кем поделишься нашими разговорами. Нам одним эти вопросы не одолеть.

С т е п а н  А н д р е е в и ч. Вот что такое демократия! Чем ее больше, тем живее народ. Жизнь без свободы мышления не жизнь, а тягость! Вот эта жизнь и томит Петра. Не одного Петра, всех! Маленькими она нас делает.

Х о м у т о в. Ну, братцы, заговорился я с вами, там меня в конторе