Еще один мужчина, которым Мэйлин, по ее признанию, дорожила так, «что не выразить словами», не был иностранцем, однако был женат. «Последние несколько месяцев мы оба были невыразимо несчастны… ты же знаешь, как в моей семье относятся к разводам, и кроме того, к его жене нет никаких претензий, за исключением одной – он к ней равнодушен… как ужасно так сильно дорожить кем-либо. Раньше я не понимала, что это означает… Но никакой надежды нет». Впрочем, и его Мэйлин забыла легко.

Младшая сестра упивалась своими победами. Услышав от одного поклонника, что он целую вечность не получал от нее вестей и «умирал от беспокойства», она написала Эмме насмешливые строки: «В [Первой мировой] войне погибло столько людей, так что какая разница – одним больше, одним меньше, верно?» И разразилась притворными стонами: «О, избавьте меня от подобных забот! Хотела бы я, чтобы этому человеку хватило ума оставить меня в покое или повеситься». А затем презрительно добавила: еще кому-то «вздумалось самым несносным и раздражающим образом влюбиться в меня и надоедать мне». Другой поклонник «демонстрировал явные признаки того, что сделает предложение», но «кажется, мне удалось отделаться от него навсегда». «Город Шанхай в настоящее время полнится слухами о моей помолвке, и в каждом упоминается новый мужчина… Забавнее всего то, что никто из них не отрицает эти слухи, но и не подтверждает их. Прямо досада берет».

Не будучи неотразимой красавицей, Младшая сестра в избытке обладала шармом и привлекательностью. У нее имелись и другие достоинства, о которых она писала с предельной откровенностью: «Я также снискала славу “интеллектуалки” и “умницы”, гордячки, хотя и довольно приятной… милой особы, но держащейся в стороне от “толпы” из-за положения моей семьи, а еще потому, что я прекрасно одеваюсь, причем в иностранную одежду, разъезжаю на автомобиле, и ей [sic] нет необходимости преподавать, чтобы заработать себе на хлеб».

Со временем бурная светская и личная жизнь утомила Мэйлин. Она все чаще ощущала неудовлетворенность: «Я целыми днями занята, но это, похоже, ни к чему меня не приводит», «Мне скучно, ужасно, невыразимо скучно», «…В Китае столько недугов… столько горя повсюду! Порой, глядя на наши трущобы, кишащие грязным и оборванным людом, я ощущаю всю горькую тщетность надежды на великий новый Китай и мою собственную ничтожность. Дада, ты не представляешь себе, какой никчемной чувствуешь себя в таком окружении. Такого количества бедняков, как здесь, невозможно даже вообразить себе в Америке».

Волонтерская деятельность больше не радовала Мэйлин. Это «ненужная работа, в ней слишком многое делается наспех, в качестве временной замены… я просто не в состоянии поверить, будто чего-то добиваюсь». «Мы много чешем языками, но на практике результатов я не вижу. О, полагаю, мы все же приносим некую пользу, хотя и ничего существенного». Мэйлин жаждала «найти занятие настоящих размеров [sic] и попытаться получить от жизни хоть какое-то удовлетворение», стремилась «достичь чего-нибудь».

В какой-то момент Мэйлин задумалась о том, чтобы вернуться в Америку – изучать медицину. Однако из этого ничего не вышло: ей не хотелось оставлять мать, к тому же семья теперь не могла позволить себе оплачивать ее учебу. В 1921 году мать Мэйлин потеряла крупную сумму на бирже золота, что сказалось на образе жизни семьи Сун.

Мэйлин мечтала выйти замуж и родить детей. «Думаю, женщины теряют интерес к жизни… если не выходят замуж… И потом, на что надеяться, если у тебя нет детей?» Правда, знакомым замужним женщинам она не завидовала: «Не вижу… чтобы они были более довольны или получили от жизни нечто особо ценное. Они выглядят скованными, либо равнодушными и апатичными, либо ожесточившимися. Их жизнь кажется такой пустой-пустой».

Мэйлин мучили приступы «тоски». Айлин убеждала сестру не терять веру в Бога. Мэйлин писала Эмме: «Она твердила мне, что для меня единственный способ побороть эту умственную вялость – стать набожной и по-настоящему общаться с Богом». В другом письме к Эмме она признавалась: «…Я пытаюсь последовать ее совету, но пока не могу сказать, поможет ли он мне. Замечу только, что с тех пор, как я ему вняла, я чувствую себя намного счастливее – как будто уже не тащу тяжкую ношу в одиночку. Теперь, когда я молюсь, я, если можно так выразиться, пребываю в благостном и восприимчивом настроении».

И все же неудовлетворенность жизненными обстоятельствами не отпускала ее. Она по-прежнему чувствовала себя «безумно уставшей от жизни» и «крайне остро ощущала тщетность всего». Ее томила тоска по «бьющей через край радости бытия». Айлин догадалась, что нужно младшей сестре: подходящий мужчина, человек, который придаст ее существованию смысл и обеспечит ей возможность реализовать себя.

И Старшая сестра начала искать такого человека. В 1926 году Айлин познакомила двадцативосьмилетнюю Мэйлин с Чан Кайши, который в свои тридцать восемь лет был назначен главнокомандующим войсками партии Гоминьдан. Перед Младшей сестрой открылся совершенно новый мир.

Чан Кайши, будущий генералиссимус, родился в горном поселке Сикоу в провинции Чжэцзян близ Шанхая в 1887 году. Его семья разительно отличалась от семьи, в которой выросла Мэйлин. Когда Чан Кайши было восемь лет, умер его отец, мелкий торговец солью. Овдовевшая мать выбивалась из сил, чтобы вырастить Чан Кайши и его сестру. В детстве он постоянно видел, как плачет его мать: из-за смерти младшего сына, из-за отсутствия помощи со стороны родных, из-за необходимости в одиночку поднимать детей, из-за неприкрытого равнодушия людей, когда наводнения грозили разрушить их дом, из-за проигранной судебной тяжбы за наследство и множества других злоключений. Сломленная горем женщина очень сильно привязалась к сыну. В подростковом возрасте Чан Кайши переживал всякий раз, когда ему требовалось уйти из дома, и мать выгоняла его за дверь суровыми словами и даже ударами палки.

Когда Чан Кайши исполнилось четырнадцать лет, мать согласно традициям устроила его брак: невесту звали Фумэй, и она была на пять лет старше жениха. В первую брачную ночь молодожены пришли в комнату матери, чтобы предложить ей чаю. Она лежала в постели, повернувшись к ним спиной, плакала и отказывалась от чаепития. Чан Кайши встал на колени перед кроватью и тоже заплакал; впоследствии он говорил, что это был один из трех случаев в его жизни, когда он рыдал так горько. Ни мать, ни сын не жалели молодую Фумэй, чье замужество началось так неудачно. Супруги часто ссорились, в приступах ярости Чан Кайши бил жену и даже мог стащить ее за волосы с лестницы.

У свекрови тоже не находилось для снохи ни одного доброго слова, но развестись сыну она не позволяла. Чан Кайши взял себе наложницу Чжичэн, хотя и ей повезло ненамного больше, так как страсть любимого мужчины быстро сменилась презрением – отчасти из-за постоянных жалоб его матери на девушку. В 1921 году, когда Чан Кайши было тридцать четыре года, его мать умерла. (Чан Кайши скорбел по матери до конца своих дней. В память о ней он воздвигал пагоды в живописных уголках и превратил целый холм в ее усыпальницу.) После смерти матери Чан Кайши развелся с Фумэй, тем самым избавив ее от несчастливого брака. Он собрал близких родственников жены и попросил у них согласия на развод. Родные Фумэй без колебаний ответили «да». Чан Кайши женился на другой девушке, Дженни, к которой он испытывал физическое влечение уже в течение нескольких лет, с тех пор как ей исполнилось тринадцать. Сам Чан Кайши считал Дженни своей наложницей, однако окружающие обращались к ней «госпожа Чан».