В отличие от своих сестер, Мэйлин имела весьма смутные представления о политической борьбе в Китае. Все изменилось зимой 1926–1927 годов, перед тем как в апреле 1927 года Чан Кайши отрекся от коммунистов. Его армия заняла Ухань, стратегически важный город на реке Янцзы, и Кантонское правительство перебралось туда. В этой временной столице националистов находилась Красная сестра, их лидер, и Т. В., занимавший пост министра финансов. Мэйлин вместе с матерью и Старшей сестрой отправилась повидаться с родными и провела у них три месяца. Их глазам предстал «красный» город. На стенах повсюду были развешаны гигантские плакаты, изображавшие, например, как толпы китайцев вонзают штыки в жирных и уродливых иностранных капиталистов, а те падают на землю и истекают кровью. В городе то и дело вспыхивали забастовки, массовые митинги и демонстрации. Журналист Винсент Шин, очевидец событий и сторонник левых взглядов, отмечал, что все подобные выступления наряду с акциями студентов и членов профсоюзов являлись признаком «высокоорганизованного революционного движения в обществе, способного в любой момент захватить средства производства и провозгласить диктатуру пролетариата»[281]. «Бурлящая пена» состояла из многочисленных иностранных революционеров, заполонивших улицы, из делегатов от Европы, Америки и стран Азии, прибывших, чтобы вдохновиться Красным Уханем.

В Красном Ухане прошел наиболее активный и радикальный этап жизни Красной сестры. Цинлин одобряла бесчинства, которые творились в городе и его окрестностях. Однако Мэйлин, также как и ее мать и старшая сестра, испытала ужас от увиденного. Она вспоминала: «Каждую неделю проходили демонстрации, тысячи рабочих во главе с коммунистическим союзом выкрикивали лозунги – “долой” такого-то человека, традицию, нравственную норму или какую-нибудь империалистическую страну… Часами слышались оглушительные возгласы тысячной толпы, нараставшие по мере того, как очередной отряд маршировал мимо… В какофонии, которую производили горны, барабаны, гонги и медные тарелки, тонули все прочие звуки». «Повальные аресты, публичные порки, незаконные обыски и конфискации, самосуды и казни» были отвратительны Мэйлин. Она возмущалась: людей «мучили и убивали, потому что они осмеливались порицать коммунистов», их терроризировали «открытыми судебными процессами над землевладельцами, чиновниками и даже их близкими – например, матерями»[282].

Вдохновитель «красного террора» Бородин находился в Ухане. Мэйлин спросила у него, как он может оправдать эти события. Бородин, судя по всему, был увлечен Мэйлин. Слуга нашел листок из его бювара, на котором Бородин много раз написал «Мэйлин, милая. Милая Мэйлин»[283]. Стремясь очаровать ее и надеясь, что она уверует в коммунистические идеалы, Бородин максимально использовал свои способности мыслителя и оратора, выдавая в ее присутствии пространные монологи. Он шагал по гостиной Т. В. взад-вперед вальяжно или порывисто – в зависимости от того, каким тоном произносил свои доводы; время от времени он вскидывал вверх сжатый кулак и задерживал его в воздухе, словно знак пунктуации, а затем опускал кулак и ударял им по ладони левой руки в подкрепление своих слов. Однако на Младшую сестру это не произвело должного впечатления: «Всей моей натуре и чувствам, по сути дела, всему моему существу и моим убеждениям претили [sic] и внушали отвращение призывы господина Бородина»[284].

В апреле 1927 года Мэйлин вернулась в Шанхай. Она полностью разделяла стремление Чан Кайши изгнать коммунистов из Гоминьдана. Получив одобрение Старшей сестры, Мэйлин решила связать свою жизнь с Чан Кайши. В мае главнокомандующий написал ей письмо и отправил свою фотографию, и Мэйлин ответила согласием. Они начали часто видеться, их беседы затягивались до глубокой ночи, вместе они выезжали за город, где ужинали в уютных ресторанчиках и катались по ночным дорогам на автомобиле. Они были влюблены – пусть и не до безумия, но как двое взрослых людей со схожими взглядами, которые понимают, чего хотят от жизни, и искренне рады, что могут обрести счастье друг с другом. Мэйлин казалось, что в роли супруги будущего лидера Китая она наконец-то найдет применение своей неиссякаемой энергии и сумеет что-то изменить к лучшему.

Чан Кайши давно находился в разводе со своей женой Фумэй. Теперь он отдал распоряжения относительно судеб двух своих наложниц, которым ничего не оставалось, кроме как согласиться на расставание. Чан Кайши взял на себя обязательство обеспечивать их. Дженни посадили на пароход, шедший в Америку. Пассажиры парохода видели, как эта «модно одетая» женщина горько плакала[285]. В доказательство того, что он свободен, Чан Кайши на три дня разместил соответствующее объявление в главной шанхайской газете.

Двадцать седьмого сентября 1927 года Мэйлин и Чан Кайши объявили о своей помолвке в доме Старшей сестры, где были сделаны предсвадебные фотографии[286]. На следующий день Чан Кайши отправился знакомиться с матерью Мэйлин, которая в то время находилась в Японии. Госпожа Сун, очевидно, поручила Айлин решение всех вопросов, связанных с замужеством младшей дочери, и все же хотела перед свадьбой увидеться с будущим зятем. Она осталась довольна и внешностью, и поведением главнокомандующего и лично благословила его[287]. Чан Кайши возликовал. Вернувшись в гостиницу, он схватил большую кисть для письма и начертал четыре гигантских иероглифа – «разом смел тысячное войско».

Бракосочетание состоялось 1 декабря 1927 года. В день свадьбы жених опубликовал в гоминьдановской газете статью, в которой выражал свою радость. Невеста признавалась друзьям, что она «в смятении». После христианской церемонии в доме невесты более тысячи человек посетили гражданское бракосочетание в отеле «Маджестик» – великолепном, похожем на замок здании, окруженном большим парком. Это было лучшее место для торжеств во всем городе, «собрались все, кто хоть что-то собой представлял», с восторгом писала Мэйлин Эмме. «Такой пышной свадьбы Шанхай еще не видывал!»[288] Отчеты в прессе изобиловали подробностями. Одна газета описала свадебное платье Мэйлин, сшитое по европейской моде: «Невеста выглядела очаровательно в прекрасном наряде из серебристого с белым жоржета, слегка задрапированного сбоку и подхваченного веточкой флёрдоранжа. Веночком из таких же бутонов была украшена фата из восхитительного кружева, которая струилась длинным вторым шлейфом поверх первого из белого вышитого серебром атласа, ниспадавшего с плеч. На невесте были чулки и серебряные туфельки, она несла букет из бледно-розовых гвоздик и веточек папоротника». Чисто белый цвет считался в Китае траурным цветом, поэтому Мэйлин обильно украсила свой наряд серебром.