Ее пальцы снова нашли на диване его руку, и он тут же сжал их.

– Послушай. После смерти отца все очень запуталось.

– Запуталось? Не понимаю.

– Много перемен. Муж, клиника, дети.

– Что?

– И потом, я тебя видела позавчера с Майей и подумала… – Она вдруг неожиданно и очень сильно икнула. Обосновать свои доводы не выходило, ибо и ум, и сердце, и тело были против этого. – Подумала, что вы счастливы. Ох.

Диафрагма сжалась, угрожая новым приступом икоты. Хавьер, видя ее растерянность, резко поднялся, принес стакан воды и присел рядом, заботливо склонившись к ней, пока она пила. Анна взглянула на него и разразилась слезами, не стыдясь и не скрываясь.

– Я думаю, что должна вернуться к мужу, ради детей и ради клиники, и потому что он попросил. Но я все время думаю о тебе, мечтаю о тебе… Думаю… Мечтаю…

Хавьер достал из кармана платок, протянул ей:

– Perdoname por el restaurante[66].

– Что? – переспросила она в изумлении.

– Estava avergonzado. No teni´a sufficiente dinero para la cuenta. Y me escape´[67].

Анна снова икнула. Потом ответила:

– Брось, забудь об этом. Это наименьшая из проблем.

Хавьер выпрямился, пересел на свое место.

– Es esto el problema. Solo esto[68].

– Ресторан? – Анна улыбнулась, отпила еще несколько маленьких глотков.

– El dinero. Todo gira en torno al dinero[69].

– Деньги меня не волнуют, Хавьер.

– No? No es así[70].

– Я думаю, что главная проблема – это дети. Нельзя разрушать семью, потакая своим прихотям. Это эгоистично.

– Te quiero[71], – шепнул он, задохнувшись. Его зубы сверкнули в мимолетной улыбке.

– Пойдем отсюда, – решила она. Икота не проходила, и нарастала клаустрофобия. Хавьер со своими признаниями рушил ее планы, перечеркивал все добрые намерения.

Они заплатили на кассе и вышли. Улицы кишели людьми, витрины сверкали. Казалось, все счастливы, в опьянении от субботнего шопинга. На душе легко, в карманах густо, глаза разбегаются от мелочных желаний. Хавьер взял ее руку, сунул себе в карман. Они пошли быстро, против ветра, опустив голову. Шагали синхронно и с одинаковым волнением.

Центр закончился, и Хавьер увлек ее в проулок, спускавшийся к реке. Высоченные стены, кучи пластиковых пакетов по краям и на ветвях деревьев – инсталляция в духе Кристо. Они не успокоились, не снизили темп, шагали все так же быстро (словно именно эта скорость могла помочь им обрести покой), против ветра, рука в руке. Анна глядела на Хавьера: голова опущена, на глазах слезы. От ветра? От печали? Они прошли три или четыре километра. Голова на какое-то время отключилась, и, казалось, мыслей больше нет. Анна ощущала лишь свое движущееся тело и струящийся по нему пот – нормальный, здоровый пот от физического напряжения.

Они пришли к лестнице, которая поднималась в район по соседству с ее домом. Хавьер остановился, пригвоздил ее к обочине:

– Te espero si lo quieres[72], хорошо?

Анна помотала головой, усталым голосом произнесла:

– Я не могу, Хавьер, не могу.

– Шшш…

Хавьер прижал ее к себе, Анна ощутила биение его сердца, мокрую шею, аромат сандала. Потом он толкнул ее к стене, расстегнул плащ, и он отгородил их от мира – точно дом обнесли забором. Под прикрытием шерстяной материи они занялись любовью. Анна, не закрывая глаз, смотрела на окружавшую их панораму в рыжих и свинцово-серых тонах. Она уже серьезно начала к нему привязываться.

24

По лестнице она шла медленно, с трудом переставляя ноги. Ставни были прикрыты, свет едва просачивался. Она разулась, cбросила цветастое платье. Сняла макияж, стерла ватным диском помаду, умылась; заметила, что одна сережка где-то потерялась. Потом надела длинную кофту и босиком прошла в ванную в поисках какого-нибудь снотворного. Хотелось сбежать от этого дня, от прощания с Хавьером, от своей неотступной тревоги. Нашелся только миниас, но пить его, не зная дозы, Анна не решилась. В итоге она взяла из холодильника бутылку водки и растянулась на диване с видом на стену с полками. После трех глотков ей стало неуютно, и она переместилась в комнату детей. Улеглась на маленькой кроватке в позе эмбриона. Понюхала одеяло: тальк и масло Johnson's Baby. Перевернулась на спину и, глядя на светильник из рисовой бумаги, стала вспоминать рисунки Габриеле. Человечки без головы. И солнце. Черное.

Габриеле – молчаливая жертва ее измены. Он в последние месяцы натерпелся, наглотался одиночества, разлуки с отцом. Сын и дочь – вот о ком она должна думать, а тоска по Хавьеру развеется. Просто нужно время, и все пройдет.

Она поплелась на кухню, поела арахиса с сухофруктами, стоя босыми ногами на ледяном полу. Спускался вечер, небо постепенно растворялось в темноте. Поставив на плиту чайник, она пошла в спальню за носками. В сумочке звонил телефон. Вибрировал – на беззвучном режиме – подвывая, точно ветер за окном. Номер был незнакомый. Анна уселась на кровать, скрестив ноги, и взяла трубку:

– Алло?

– Это я, – ответил женский голос, пронзительный, как си-диез.

– Кто это? – Анна отодвинула телефон от уха.

– Это я.

– Кто «я»?

– Ах, ну да, я же для тебя не существую, так ведь?

– Кто это? – нетерпеливо повторила Анна, потом поглядела на определившийся номер. Она понятия не имела, кто звонит.

– Это я, мать твою! – взвился голос.

– Мария Соле? – Анна ощутила раздражение: сейчас начнет возмущаться своим увольнением. Вся эта история с клиникой подминала ее под себя, точно лавина.

– ХВАТИТ!

– Что хватит?

– Что хватит, что хватит, бла-бла-бла, – передразнила Мария Соле. – Я только начала. Ну, кто рассказал Гвидо про нас с Аттилио?

– Послушай, Мария Соле.

– Нет, сейчас ты слушай меня, а я больше не могу!

– Я только хотела сказать.

– Заткнись! Я тебе сейчас разложу все по полочкам. ЯСНО?

– Не кричи ты так, не надо.

– Раз кричу, значит, нужно! Засранка чертова. Ангелочка из себя строит. Заполучила его обратно, да? Довольна?

– Ты о ком вообще?

– О Гвидо. ГВИ-ДО. – Она явно говорила на ходу, Анна слышала ее прерывистое дыхание, а шаги звучали как-то странно: Анна не могла расшифровать этот глухой, невнятный шум. – Если б ты не рассказала ему про меня и Аттилио, может, он бы и не бросил меня.

Не бросил.

– Вы думаете, все тут вокруг ваша собственность?

– Вы – это кто?

– Вы – это Мартани. Как он за свое держался, а?

– За что за свое? – Анна все время теряла нить разговора.

– Он взял меня на работу, только чтобы я ему сосала!

– Э-э-э…

– Аттилио. Ох как ему нравилось. Но он был просто ненасытный, знаешь