– Слушай, если у тебя что и было с моим отцом, я знать не хочу. Меня тошнит от этого.

– Ах, ну да, наша принцесса о минетах слышать не желает. И никогда их не делает, да? Сидит в своем говнозамке и ни с кем даже не трахается. Поэтому твой муж ко мне и ушел!

Анна выглянула в окно. Фонари на улице пошатывались от ветра.

– Когда я сошлась с Гвидо и сказала Аттилио, что хочу порвать отношения, он мне не позволил. Сказал, что вышвырнет меня из клиники. Сотрет в порошок. Свалит на меня всю вину, если всплывет история с протезами. И я увязла. – Она помолчала. – Знаешь что? Я ему служила, как собачка. Он меня использовал в своих играх со страховкой. Очень ему было удобно, что я все это клиенткам впариваю. Где еще такую дуру найдешь?

Анна услышала чей-то всхлип на заднем плане. Это точно не Мария Соле. Голова у нее кружилась, комната плыла перед глазами.

– Когда вы с Гвидо сошлись? – спросила она.

– Когда ты забеременела Наталией. Он сам ко мне подкатил. Я и мечтать о нем не смела, Аттилио меня изводил. Катастрофа в том, что я влюбилась. – Мария Соле заревела, издавая какие-то лающие звуки. Потом, после паузы, заговорила снова: – Я забеременела сразу, прямо сразу.

– Что-о-о? – Анна не поверила своим ушам.

– Это была девочка. Гвидо сказал, что ему нужно время. Что ты только родила. Что если он тебя сейчас оставит, то все рухнет. Что если Аттилио узнает про наш роман… Нельзя было ничего говорить. И тогда я придумала эти курсы в Лондоне и уехала.

– Девочка? – Анна глядела в одну точку.

– Она умерла! Преждевременные роды на шестом месяце. Не прожила и десяти секунд, не справилась. Адель, девочка моя. – Она рыдала так, точно ее кололи ножом.

Адель.

Так она назвала Наталию в тот день в клинике.

– Я вернулась, и Гвидо был такой милый, такой заботливый. Возил меня в горы на выходные постоянно. Но твой отец – твой отец меня измучил!

Анна припомнила сцену у детского сада: Мария Соле жестикулирует, Аттилио хочет приласкать ее. Попыталась представить лицо отца, но не вышло, картинка расплывалась. Она не могла вспомнить его глаза. Видела только беззубый рот.

– Это Гвидо сказал мне всучить страховку дочери Боргоньи. Он решил поставить ей просроченные импланты. И к тому же некондиционные. Он был уверен, что начнется инфекция, и Марина как следует отомстит Аттилио – она его и так уже ненавидела после всего, что было. А она вместо этого ополчилась на самого Гвидо, и вот что получилось. Если бы она заявила на Аттилио, если бы на него завели дело, то Гвидо стал бы у руля, – верещала она на одном дыхании, на фоне какого-то непрерывного механического шума. – Тихо! Тихо, я тебе говорю! – выкрикнула она.

Анна не поняла. И не переспросила.

– Все было хорошо, он от тебя ушел, мы начали заново. И тут Аттилио! Умер! А эта сука Боргонья прицепилась к Гвидо!

– Послушай…

– Теперь он говорит, что ненавидит меня. Не любит больше. Даже духу не хватило самому меня уволить – Джильоле перепоручил. Говорит, с дерьмом меня смешает. Обращается со мной, как с собакой. Точно твой отец. Но я не такая тупая, я не идиотка. Он хочет меня уверить, что я стала ему противна, но я-то знаю, что происходит – он к тебе вернулся только из-за клиники, он только о ней и думает. Видела его позавчера утром – и поняла, что вы спали вместе. Поэтому и пришла потом. Он со мной со дня похорон не разговаривал! СО ДНЯ ПОХОРОН! – Ее голос то слабел, то снова набирал силу. – Аттилио ему ничего не оставил, так ведь?

Глаза у Анны наполнились слезами.

– О боже, – тихо простонала она.

Снова чей-то слабый, далекий, неразличимый голос.

– Бог тут не поможет, – хохотнула Мария Соле. – Тихо, я тебе сказала! – Она закашлялась. – Ты и представить себе не можешь, сколько я выстрадала. Не знаешь, что они со мной сделали. Ты поняла, как все было? Я в Лондоне, одна, совсем одна. Понимаешь, каково это? Ты ведь тоже женщина, так ведь?

На какую-то долю секунды Анна даже растрогалась.

– Думай своей чертовой башкой!

Снова этот странный шум. Она никак не могла идентифицировать его. Какая-то машина, трактор. Звук заглушал голос Марии Соле, которая все продолжала говорить – путано, торопливо, – и продолжала оскорблять.

– Поняла? – выкрикнула она.

– Я тебя не слышу.

– Ты и понятия не имеешь, как он теперь со мной обращается, даже в глаза не смотрит. Сказал, что уничтожит меня, донесет в полицию, повесит на меня всю вину. Понимаешь, что он делает? Скажи, что понимаешь? Он и сюда приехал, чтоб меня не видеть, сбежать хотел. Всегда так делает – пропадает на два дня и думает, что все разрешилось. Ты же не думала в самом деле, что ему хочется выходные с детьми провести?

– А ты где? – спросила Анна, с трудом за ней поспевая.

– А знаешь, что Гвидо про тебя говорит? Что ты дерьмовая мать. Что у тебя одни мужики на уме. В гостинице никто и глазом не моргнул – все уверены, что их мать я.

– Что ты сказала?

– Прекрасно ты все поняла.

– Ты в горах?

– Он мне не дал и рта раскрыть, не дал ничего объяснить, все повторял, что я была с Аттилио, была с Аттилио.

– Где дети?

– Я их забрала. Мы идем на прогулку. Немного свежего воздуха пойдет нам на пользу. Холод закаляет – и твой отец так, кстати, говорил.

Анна вскочила:

– Мария Соле, послушай…

– Замолчи, прошу тебя.

– Хорошо, я молчу, говори ты. Скажи, где точно ты находишься.

– Я не с тобой говорю, меня достала твоя дочь, которая все время ноет!

Анна натянула джинсы, балетки, набросила плащ, схватила ключи от машины и замерла: на лестнице связь пропадет. Она попыталась смягчить тон, но вышло несколько угрожающе:

– Никуда не уходи, Мария Соле. Стой где стоишь. Где ты?

– В аду! – ответила та надтреснутым от отчаяния голосом и повесила трубку.

25

Было уже два часа ночи, когда карабинер с рацией объявил, что найдена женщина, без сознания, замерзшая, в четырех километрах от одного горного приюта к западу от курорта. О детях – ничего. Анна сидела в полицейском джипе. Гвидо забрался в снегоуборщик. Им обоим сказали никуда не уходить и оставаться в полицейских машинах у подножия горы. Выдали флисовые куртки, шапки, изотермические одеяла. Трудно было противостоять холоду. Бороться с непослушным телом.

Анна стучала зубами от холода.