Анандрао хотел купить ему очки, но Рамдас отказался.

– Бог лишил Рамдаса очков, поскольку теперь, возможно, они ему не понадобятся. Да будет на все Его воля.

С тех пор Рамдас обходится без очков, благо его зрение полностью восстановилось.

Однажды вечером, когда Рамдас читал труд по раджа-йоге Свами Вивекананды, он ощутил желание заняться пранаямой. Не успела эта мысль промелькнуть в его уме, как на пороге комнаты появился молодой раджа-йог и уселся рядом с ним. В мгновение ока Рамдас догадался, что Господь прислал ему этого йога, чтобы наставлять его в великой науке.

Тем же вечером раджа-йог посвятил Рамдаса в тайны раджа-видьи, или, в его переводе, царского знания. С этой поры Рамдас почти все время занимался практикой асан и пранаямы. По мере продвижения он чувствовал, что все больше погружается в покой и мертвую тишину. Естественным образом отпала потребность в разговоре и чтении. Он стал сдержанным и молчаливым. Эта перемена была замечена и живо обсуждалась ежедневными посетителями. Аппетит, доселе спящий, наоборот, проснулся, и теперь ему приходилось есть больше, чем обычно, – обет саттвической[110] пищи был нарушен. От напряжения беспрерывной практики пранаямы он сильно ослабел физически. Ему хотелось, чтобы ничто не мешало обретению нового опыта, и им завладела острая тяга к одиночеству. Когда он выразил свое пожелание Анандрао, тот немедленно устроил переезд в новое место милях в двух от Казарагода.

Кудлу – пригород в двух милях к северу от Казарагода. Рамдаса поселили в крытый черепицей дом из трех комнат, стоящий на склоне долины, над которой простиралось обширное необитаемое плато, поросшее кустами и пышной зеленью. От основания дома спускался неглубокий каменистый карьер, и в одной из его стен пробивалась узкая струя воды, питаемая подземным источником. Торжественная тишина царила над долиной – идеальное место, где ничто не нарушало медитацию. Бог пожелал, чтобы Рамдас обосновался именно здесь.

Со всей серьезностью Рамдас приступил к практике пранаямы. Долгие часы он сидел, занимаясь упражнениями. В своих кулинарных пристрастиях он сделался большим оригиналом. Снабжение осуществлял заботливый Анандрао, навещавший его каждое утро. Его чистая любовь позволяла ему с ангельским терпением сносить все бесчисленные причуды и капризы Рамдаса, касающиеся его диеты. Он менял рацион каждый день, требуя нового меню, пока в конце концов не заявлял, что несколько дней будет сидеть только на воде. После этого все начиналось сначала.

От этих экспериментов с диетой вкупе с беспрерывной практикой пранаямы он сильно исхудал и постепенно ослабел. Его ум впал в состояние полной апатии и оцепенения. Казалось, он спустился в самые глубины невыразимого безмолвия и вечной тишины. По мере продвижения практики чтение мантры прекратилось окончательно. Все дневные и ночные часы, почти без перерыва, были посвящены контролю дыхания. Порой из-за переутомления Рамдас выпадал из своей хилой измученной оболочки. Раджа-йог, давший ему посвящение, как-то заглянул к нему и, понаблюдав за его отчаянными усилиями, подбодрил как мог и посоветовал нормально питаться. Но одно Рамдас понял точно: эти упражнения наносили сокрушительный удар памяти, рассудку и тонким эмоциям сердца. Ум стал сухим и бесцветным, результат – пассивность и молчание.

Всевышнему было угодно, чтобы Рамдас обогатился и этим опытом, завещанным великим мудрецом Патанджали – укрощением ума пранаямой. Согласно его учению, эта практика – составная часть аштанга-йоги.[111] Подвижник обязан соблюдать все восемь предписаний, в том числе пранаяму и асаны. При этом необходимы полное воздержание (брахмачарья) и неусыпный надзор опытного мастера йоги. Этот путь годится не для всех. Семейным людям, занятым мирскими делами, лучше держаться от него подальше, так как ошибки в практике этой йоги могут привести к умственному расстройству и другим болезням. Для мирянина самый лучший способ добиться концентрации ума – повторять божественное имя и петь Ему хвалу, иначе говоря – путь бхакти, преданности.

Свами Рамдас (Кадри)

Практика пранаямы длилась месяц с неослабевающей силой, после чего Рамдас прекратил ее. Язык вернулся к своей привычной непроизвольной функции, повторению мантры. Вновь став активным, Рамдас по утрам и вечерам отправлялся на долгие прогулки по лугам и бродил без всякой цели, упиваясь зрелищем бескрайних изумрудных просторов. Он наблюдал свое одиночество со стороны – ум оставался на дне неподвижных глубин безмятежности. Мир вокруг выглядел как широкий светящийся холст, на котором пестрые мазки гениальной кисти сливались в картины: зеленая твердь внизу и голубая ширь вверху, купающиеся в ярком солнечном блеске.

Как-то во время блужданий его окликнул мусульманин.

– Зачем ты подходишь к нашему поселению? – упрекнул он Рамдаса. – Твой вид пугает детей. Не лучше ли тебе держаться поближе к своему убежищу?

Рамдас услышал и прошел мимо.

В другой раз ноги сами понесли его к берегу моря, в полутора милях от его одинокого приюта. Дорога шла через маленькую мусульманскую деревню, и когда он шагал по одной из улиц, стайка мальчишек облепила его. Преградив ему путь, они стали трепать его по голове, дергать за нос и уши, гримасничать и скакать вокруг него. Ему понравилась забава, и он пустился вместе с ними в бешеную пляску. Сцена разыгралась на глазах у их матерей, и они решили, что дети дразнят Рамдаса, и отогнали их. Он пошел дальше своей дорогой и, выйдя к океану, сел на песок и воззрился на огромные волны, с рокотом катящиеся к берегу и разбивающиеся о скалы. Какое-то время, пока его глаза блуждали по открывшейся ему лазури беспредельного водного полотна, он сидел в полной прострации. Потом той же дорогой он вернулся назад в свое жилище.

Ничто не тревожило Рамдаса в его благодатном приюте, и лишь птицы и насекомые охотно дарили ему радость своей компании. Без колебаний они проникали в комнаты и беззаботно резвились вокруг. Похоже, инстинкт подсказывал им, что перед ними – друг, и они не ошибались: для Рамдаса они были проявлениями великой Истины, которую он любил и боготворил. Он делился с ними своими припасами.