Я повернулась к мальчику, лежавшему с другой стороны от меня.

– Зачем надо сортировать уголь?

Сначала он ничего не ответил, но потом откашлялся, кивнул в сторону пустой кровати и спросил:

– Ты, что ли, сестра той малявки?

Я кивнула, радуясь возможности поговорить.

Мальчишка скорчил мину, словно показывая, какой он умный, что догадался.

– Вы похожи, – сказал он. – Она еще не скоро придет. Ей приходится каждый вечер сортировать уголь. Она сильно кашляет.

– Это неудивительно, – ответила я. – Она же намного меньше всех тут. Разве не честнее всем сортировать уголь по очереди?

Мальчик усмехнулся, словно я сказала что-то смешное, и другие дети, которые это услышали, тоже заулыбались.

– Тише там! – гаркнул Баранья Башка.

Девочка, сидевшая на койке рядом с кроватью Мики, решилась украсть у нее немного гороха, а потом забралась к себе на матрас. Пират неодобрительно зыркнул на нее. Но как она ни старалась скрыть это, я прочитала ликование в ее глазах. Как много здесь значила жалкая горстка гороха!

Ждать пришлось долго, в этом, по крайней мере, зеленоглазый мальчишка оказался прав. Мои соседи уже заснули, когда дверь наконец отворилась и вошла Мики в сопровождении Голубки.

Но я не испытала радости, увидев ее. Наоборот – от злости у меня комок подкатил к горлу, а подбородок задрожал от подступивших слез. Моя Мики! Самая маленькая, самая черная и оборванная из всех, хотя наверняка она попала сюда последней! Ни у одного из детей, которых украли и привезли в шахту, чтобы они ползали в темноте, добывая уголь, ни у кого не было такого отчаяния в глазах. Она была вне себя от страха, моя маленькая сестренка.

– Мики, – позвала я.

Она обвела взглядом полутемную комнату. Увидев меня, она несколько раз моргнула, видимо, не веря своим глазам, а потом расплылась в улыбке. Как же я обрадовалась! Она бросилась ко мне и обняла за шею.

– Это ты, Сири? – прошептала она мне на ухо.

– Да, – прошептала я в ответ. – Прости меня! Прости, что я послала тебя одну собирать эти дурацкие ягоды.

Мики разжала руки и присела на корточки.

– Сири, сапоги мне малы, – пожаловалась она. – Мне нужны новые.

Я покачала головой: она не изменилась – только вот ноги выросли чуть-чуть. Как она может говорить о таких пустяках!

– Я не смогу раздобыть тебе новые. Придется походить в этих.

– У некоторых детей вообще остались одни подошвы, – сказала Мики и потрогала сапоги – те самые, что я носила, когда мне было семь.

Но дольше поговорить мы не смогли. Голубка шикнула на Мики и велела ей идти на место. Сестра с жадностью съела горох, а потом Баранья Башка налил ей немного воды.

У Голубки на поясе висела связка ключей. Она принялась пристегивать детей на цепи, которые висели у каждой кровати, подходила и надевала железные кольца на их тоненькие лодыжки, но большинство даже не просыпалось.

– Ну что? – сказала, закончив, Голубка трем пиратам. – Брагдер уже, поди, вас заждался.

Они глуповато кивнули и собрались уходить. Тот, что с татуировкой, пробормотал, что, дескать, могла бы им и спасибо сказать, как-никак они целый день стерегли тут детей.

– Лучше попросите его завтра прислать кого-нибудь менее болтливого, – ответила ему Голубка.

Заперев за пиратами дверь, она направилась к своей кровати. Я смотрела, как она стягивала сапоги. Она была некрасивая, но не старая. Просто побитая ветрами, как коряга, которую море выбросило на берег – белесую, сухую и ломкую. Голубка пристроила у постели винтовку, потушила фонарь, стоявший на столике у кровати, и, пару раз вздохнув, улеглась. Была какая-то глубокая печаль в этих вздохах, мне показалось, что в них слышалось бездонное горе.

«Трус не расстается с ружьем даже в кровати», – вспомнила я. Ну кто бы мог подумать, что охранница, приставленная Белоголовым, спит, не расставаясь с винтовкой?

Я немного полежала, глядя в потолок. Пыталась принять то, что принять было невозможно. Я не могла свыкнуться с мыслью, что вот это теперь мой дом, здесь мне суждено отныне жить и умереть. Может быть, даже очень скоро. Или через несколько лет? Что лучше?

– Сири! – позвала Мики.

– Да?

– Думаешь, папа скучает по нам?

– Ш-ш! – прошипела Голубка со своего места в темноте. – Живо спать! А не то не справитесь завтра с работой!

Больше мы друг дружке ничего не сказали. Но немного погодя я стала тихо-тихо напевать ту песню, которую пела для Мики дома, когда мы вместе спали на раздвижной кровати. Не знаю, было ли ей слышно, но я все равно пела.

Сидела на Девичьей шхере девица,

Рыбачила, ноги спуская в водицу,

И рыбку ловила на пальчики ног!

Никто повторить это больше не мог.

И не было сети, и не было снасти!

Однако смогла она выловить счастье:

На пальчик попался отличный улов –

Рыбак, что тонул у ее берегов.

Отважным и сильным он был по натуре,

Но лодку сломала жестокая буря,

И вот оказался рыбак под водой –

Несло его к Девичьей шхере волной!

Девица ему улыбалась так мило,

Что сразу его красотою пленила,

К ней в дом он одежду пошел обсушить,

Слегка задержался… и начал там жить.

И не было снасти, и не было сети!

А вскоре на свет появились и дети:

Две милые девочки, два ангелка,

Ведь стала девица женой рыбака[12].

Я проснулась рано. Голубка раскладывала хлеб и разливала воду. Пока я ела, попробовала снять железное кольцо, которое больно сдавливало щиколотку. Но оно сидело плотно, специально было подогнано так, чтобы невозможно было высунуть ногу, какой бы худенькой она ни стала от жизни на хлебе и воде.

Связка ключей на поясе у Голубки была похожа на железный букет. На нашем острове Синий Глаз росло не так уж много цветов, но иногда весной мы с Мики находили шиповник и приносили его папе, а он ставил ветки в кувшин на кухонном столе, и тогда в доме сразу становилось очень красиво.

Я посмотрела на Мики. Казалось, она повеселела, даже махнула мне своей черной ручкой. Наверное, надеялась, что все теперь образуется, раз мы снова вместе. Но как же оно образуется? Эта задача посложнее, чем нитки распутать, сломанную застежку на штанах расстегнуть или колючку от шиповника вытащить! Тут так легко не справишься, даже если ты старшая сестра.