из коридора донёсся тихий протяжный звук – похоже, где-то открылась форточка.

Я сгрёб со стола нашу лестничную находку, носок с газетой убрал в карман, а шляпу надел на голову, чтобы были свободны руки. Проходя мимо двери Чокнутой, мы услышали лёгонькое поскрипывание. Будто кто-то стоял за дверью, переминаясь на скрипучем паркете. Мы уже выходили на лестницу, когда поскрипывание сменилось покашливанием. Мы не стали ждать продолжения, заперли наружную дверь и ссыпались по ступенькам вниз.

Глава двадцатая Звериный оскал, народная тропа и так далее

Первое, что нас ожидало, когда мы оказались на улице, был звериный оскал. Принадлежал он нашей старой приятельнице собаке Вовке, сторожихе с дяди-Колиной автобазы. Она приветливо махала хвостом и скалилась собачьей улыбкой. Вовка держала в зубах деревянную подставку для чайника в виде профиля Пушкина-лицеиста.

– Вот вам и «звериный оскал», и «народная тропа», как заказывали. Пушкин, стихотворение «Памятник», строчка вторая сверху. И деревяшечка уж больно знакомая. Помнишь, тогда на рынке? Ну-ка, ну-ка!

Щелчков потянулся за деревянным Пушкиным, но Вовка отбежала на метр и подставку не отдала.

– Вовка, – спросил я псину, – скажи честно, где ты её взяла?

Вовка ничего не ответила, а выбежала на пустынную улицу и потрусила в сторону автобазы, то и дело оглядываясь на нас. Остановившись у ворот базы, она лапой постучала в ворота, и те со скрипом и грохотом приоткрылись. Из щели выглянула лохматая голова, принадлежавшая Лёшке Шашечкину. Он, ни слова не говоря, пропустил нас внутрь, задвинул на воротах засов и сразу же куда-то пропал.

Вовка и деревянный Пушкин тенью стлались между спящих машин. Мы покорно шли куда-то за ними. Добежав до нашей штабной машины, Вовка юркнула в темноту под кузов, потом высунула оттуда морду и три раза негромко тявкнула. Пушкина в её зубах уже не было.

Мы стояли и не знали, что делать. По-собачьи мы не очень-то понимали. Вовка, видя наше недоуменье, снова гавкнула и снова три раза: один – длинно и два – короче.

Первым догадался Щелчков.

– Это SOS, – сказал он уверенно. – Значит, кто-то зовёт на помощь.

– Сомневаюсь, – ответил я. – SOS обычно подают с кораблей, когда они терпят бедствие. А какие же там море и корабли? – Я ткнул пальцем в ободок люка, что виднелся из-под Вовкиного хвоста. – Там же просто городская канализация.

– Ну, во-первых, там не просто канализация. Помнишь, что рассказывал дядя Коля? Во-вторых, когда кто-нибудь терпит бедствие, не рассуждают, а приходят на помощь.

Щелчков первый полез под кузов, за ним – я, за мной – Шкипидаров. Крышка люка была сдвинута в сторону – видно, кто-то постарался заранее.

– Где же Пушкин? – поинтересовался Щелчков.

Вовка лапой показала на люк; это значило – Пушкин там.

Как ни странно, в глубине подземелья чуть подрагивал мутный свет. Густо пахло, как в подвале, грибами и прогорклой, перепрелой землёй. На бетонной стене колодца были крепкие железные скобы. Вот по ним-то, как по ступенькам лестницы, мы и начали наш поход под землю.

Спуск был не особо тяжёлым. Когда мы оказались внизу, первое, что увидели под ногами, был утерянный деревянный Пушкин. Подбородок Александра Сергеевича указывал на неширокую арку в ноздреватой стене напротив, за которой начинался туннель. Коридор, уходящий вдаль, был обложен оплетёнными трубами и обвешан разноцветными кабелями. Он тянулся неизвестно куда и освещался полусонными лампочками. Мы шли и то и дело прислушивались – помня про подземные голоса, про которые рассказывал дядя Коля. Но пока голосов не слышали.

Прошло, наверное, с четверть часа, и на каком-то из бессчётных шагов коридор разделился натрое.

– Что теперь? – спросил Шкипидаров, недоверчиво заглядывая в проходы. В них жила одна темнота, только в левом, как бельмо на глазу, чуть виднелось в глубине подземелья слабенькое пятнышко света.

Щелчков громко чертыхнулся, споткнувшись. Потом нагнулся и нашарил внизу пластиковую пробку из-под шампанского. Он поднял её, понюхал зачем-то и уверенно сказал:

– Нам налево.

Я пожал плечами, не понимая.

– Помнишь рынок? – подсказал мне Щелчков. – Что лежало на газете у старика?

И сейчас же кинопроектор памяти вывел на экране картинку: заводная курочка-ряба, лампочка для штопки носков, эта самая подставка для чайника в виде профиля Пушкина-лицеиста… И – ну как же! – горка пластиковых пробок из-под шампанского, чтобы не царапать паркет.

– Пушкин, а теперь эта пробка! Кто-то нам подсказывает дорогу!

Щелчков хмыкнул на моё восклицание, и мы двинулись в коридор налево.

Вторую в точности такую же пробку мы обнаружили на следующей развилке. Мы решили эту пробку не трогать, а оставить там, где нашли. Если будем возвращаться обратно, пусть она послужит как веха.

Дорога начинала петлять, и обстановка постепенно менялась. Давно исчезли трубы и кабели, зато всё чаще в стенах темнели ниши со ступенями и металлическими дверьми. Что скрывалось за их серым металлом, было ведомо одним подземным богам.

Мы порядком подустали и нервничали, непривычные к таким приключениям. К тому же сильно хотелось есть.

– Тихо! – прошептал вдруг Щелчков, проходя мимо пятна на стене, и схватил за шиворот Шкипидарова, чтобы тот молчал и не дёргался.

Мы затихли и прислушались к тишине. И очень скоро, сперва неясные, но постепенно делающиеся всё чётче, услышали из-за стены голоса.

Пятно оказалось нишей – неглубокой и со ступенями из металла. Ступени изгибались винтом и по кривой уходили вверх. Звуки доносились оттуда – с лестницы или площадки за ней. Голосов было вроде несколько, но о чём там, наверху, говорили, из туннеля было не разобрать. Кажется, там о чём-то спорили, и, похоже, довольно бурно.

Я кивнул головой в проём. Щелчков сделал мне ответный кивок, и мы молча двинулись вверх по лестнице. Шкипидарова брать не стали, а оставили внизу возле ниши, чтобы наблюдал за туннелем.

Лесенка заканчивалась площадкой. Узкая световая спица протянулась по бетонной стене. Свет был мутный, дымный, прокуренный, проникал он через щель из-за двери вместе с дымом и голосами спорящих. На удивление знакомыми голосами.

Главный голос, и самый громкий, однозначно принадлежал Ухареву, огуречному королю с рынка. Несколько других голосов принадлежали хулигану Матросову и его компании.