И мне по долгу службы положено его расследовать. Потому я буду действовать так, как предписывает закон. Так что выбирайте: или вы рассказываете все, что знаете о событиях на кладбище, или…

– Минуту! – до сих пор молчавший Атарбеков резко встал. – Николай Иванович, на пару слов… – он показал на выход. – А вы подождите здесь, – вежливо, но сурово сказал он, обращаясь к Джангирову.

Клевахин молча повиновался. Он совершенно не удивился неожиданному предложению следователя; мало того – майор ждал чего-то подобного.

Под дверью кабинета стояли двое – телохранители Джангирова. Клевахин невольно удивился: несмотря на достаточно крепкие спортивные фигуры, лица у них были бледны до нездоровой серости, будто их только что выпустили из подвала, где держали взаперти не меньше года.

– А это что за неприкаянные сиротки? – насмешливо спросил майор. – По-моему, я вас не вызывал.

Парни молчали, переминаясь с ноги на ногу.

– Понятно. Глухонемые. Пропуска есть?

Один из телохранителей показал два невзрачных серых листика.

– Ладно. Только не торчите возле двери, будто здесь вход в мавзолей. Вон там стулья, садитесь.

Парни нехотя подчинились.

– Не угрозыск, а проходной двор… – пробурчал Клевахин и зашел в кабинет тезки, капитана Берендеева.

– Понял, – сказал Берендеев, заметив позади майора стройную подтянутую фигуру следователя, и поторопился покинуть помещение.

– Извини, на несколько минут… – сказал Клевахин с покаянной миной на лице.

– О чем разговор… – сочувственно осклабился капитан.

Атарбеков начал сразу, с места и в карьер:

– Николай Иванович, я с вами работаю уже давно и мне кажется имею право на личную просьбу.

– Темирхан Даудович, к чему такое вступление? Мы варимся в одном котле, а потому всегда нужно идти друг другу навстречу.

– Верно сказано. И вы в свою очередь можете на меня рассчитывать…

"Если я подставлю тебе задницу…" – мысленно добавил Клевахин, который уже понял, куда гнет следователь.

– Спасибо, – скромно молвил Клевахин (черт! чересчур скромно – ругнулся он про себя).

Атарбеков подозрительно посмотрел на него и продолжил:

– Николай Иванович, нужно оставить Джангирова в покое. Я понимаю, что не вызвать его на беседу вы не могли – закон есть закон. Но давить на него не стоит. Ну, был он на кладбище, так что с того?

– Темирхан Даудович, давайте не будем размазывать манную кашу по белому столу. Чай, не младенцы. Что он делал там в двенадцать ночи? Навещал усопших родственников, которые лежат на кладбище в Омске, за сотни верст от наших мест? Или искал клад, зарытый ханом Батыем? Пусть ответит хотя бы на этот вопрос.

– Он свидетель…

– Так пусть свидетельствует, а не корчит из себя графа Монте Кристо! Кстати, я не говорю уже о том, что Джангиров не только присутствовал на кладбище во время стрельбы, но был еще и ранен.

– Откуда?..

– Работаем, Темирхан Даудович, работаем. Мы с вами, – решил Клевахин польстить Атарбекову, – раскалывали орешки и покрепче. И Джангирову рога пообломаем… если вы забудете о своей просьбе.

– Николай Иванович, можно начистоту?

– Давно пора, – резко ответил Клевахин. – А то вы с Бузыкиным мало того, что считаете меня недалеким, так еще и пытаетесь держать на коротком поводке.

– Да, ваша обида справедлива. И не думайте, что я – сукин сын, радеющий только за собственные интересы.

Мне этот Джангиров, если честно, до лампочки. Он мне ни сват, ни брат, даже не седьмая вода на киселе. И уж тем более я и в мыслях не держу ставить вам палки в колеса по ходу расследования дела. Мало того, я искренне надеюсь, что мы найдем снайпера, устроившего бойню на погосте.

– Тогда за чем остановка?

– За малым – Джангирова прикрывают сверху. И очень серьезные люди. Против них идти – это все равно что пытаться голыми руками остановить танк.

– И эти… господа вручили вам белый флаг и послали ко мне в качестве парламентария?

– Для них я просто букашка. Говорю вам это как на духу. Меня попросил мой шеф, его еще кто-то, и так далее. Кто на вершине этой пирамиды, я не знаю. И не хочу знать. Но поверьте, я бы даже не осмелился подойти к вам с такой просьбой, не будь уверен в невиновности Джангирова перед законом. Да, темная история, да, его показания могли бы помочь следствию – в какой-то мере – но лучше все оставить на своих местах и не ворошить без особой нужды осиное гнездо.

– А если в ходе расследования всплывут факты, подтверждающие вину Джангирова?

– В чем именно?

– Вопрос чисто гипотетический.

– Если Джангиров преступник, то я умываю руки. Появится нужный фактаж – давите его, как вшу.

– А вы в таком случае поможете?

– Если честно, мне просто деваться будет некуда. Вы ведь знаете наши порядки: пока ты на коне – почет и уважение, как только где-нибудь оступился – сразу с дерьмом смешают, невзирая на заслуги и чины. У меня, как и у вас, "доброжелателей" хватает. И если я проигнорирую ваши материалы по Джангирову, а вы их пустите по другому каналу – ведь так оно и будет, нет? – то меня с огромной радостью прибьют гвоздями к стене на всеобщее обозрение.

– Вы меня убедили, – сказал, поднимаясь со стула, Клевахин. – Пусть катится этот чернокнижник… к бениной маме. Меня и без его постной рожи изжога мучает.

– Так мы договорились? – недоверчиво спросил Атарбеков.

– Рука руку моет, Темирхан Даудович. Мент менту глаз не выколет. Можете доложить по инстанциям, что Клевахин хрен забил на их любимца. Пусть порадуются.

– Не забуду… – следователь торжественно потряс руку майора. – Все, что от меня нужно…

"Как же… – думал Клевахин спустя десять минут, когда выпроводил Джангирова, от которого, несмотря на жару в кабинете, веяло могильным холодом. – Так я для тебя, дорогой мой Темирхан Даудович, ножки и раздвинул… Не верь женщине – обязательно когда-нибудь подставит свои прелести другому, не верь прокурору, ему наплевать на твое чистосердечное признание – все равно статью пришьет. А что касается этого чернокнижника, то пусть пока поплавает в мутной водичке. Пока я ему не смастерю железный кукан с зубьями – чтобы не сорвался. Чует мое сердце, что у него рыло не только в пуху, но и в перьях. Интересно, чтобы он запел, узнав, что мне известны его игры с ножиком? Не-ет, брат, Джангирова рано брать на цугундер. Рано. Спешка нужно только при ловле блох…"

Так паршиво старый вор "в законе" не чувствовал себя никогда. Ни в зоне, где его держали неделями в карцере на воде и хлебе, ни во время одного из побегов, когда он провалился под лед и, весь окоченевший, шел наобум, чувствуя, как постепенно, по капле, жизнь сочилась из одеревеневшего тела, ни даже в момент судебного заседания, приговорившего Базуля к "вышке". Он всегда верил, что удача на его стороне.