– Я тебя… с того света достану… – прорычал Малеванный, брызгая слюной. – Ты!.. – он от бешенства потерял дар речи и только мычал что-то маловразумительное – скорее всего, матерился.

– Не я первым начал этот цирк с карабином. И не я хотел тебя грохнуть за здорово живешь. – Чагирь говорил медленно, стараясь сохранять спокойствие. – Ты и в зоне был дерьмом, все права качал да ребра мужикам ломал. Не будь побега, тебя суки в параше утопили бы еще месяц назад. Это я, уже зная, что ваша компашка берет меня с собой, уговорил их немного подождать – якобы для того, чтобы момент выбрать более подходящий. Не знал? Тогда просвещайся… пока еще сопишь в две дырки.

– С-сука-а… – прошипел Малеванный и завыл, как волк-подранок: – У-у-у…

– Не вой на беду, урод. Прощай, завшивленный пахан…

Чагирь метнул нож так быстро, что Егорша, который, затаив дыхание, с невольным трепетом слушал этот страшный диалог, увидел только его рукоять, уже торчащую из груди Малеванного. Пахан дернулся несколько раз и затих. Чагирь удовлетворенно хмыкнул, выдернул нож из тела и воткнул его несколько раз в землю, очищая от крови. Затем он подошел к костру и, насадив кусок медвежатины на прут, положил его на рогульки, чтобы приготовить себе завтрак – небо на востоке уже начало светлеть и до рассвета оставалось не более часа.

Ошеломленный трагедией, разыгравшейся на его глазах, Егорша уже не знал что и делать. Чувство мести, поддерживающее подростка на всем пути от кордона до берега реки, не то чтобы угасло, но стало каким-то приглушенным, будто огонь в груди погас и остались лишь тлеющие уголья, присыпанные пеплом.

Воспитанный в любви, мальчик впервые в жизни столкнулся с нечеловеческой жестокостью и невероятным цинизмом. И если еще вечером он был готов перестрелять убийц родителей, словно куропаток, то теперь в его душе что-то перевернулось, и никакая сила не могла заставить подростка хладнокровно свершить задуманное.

Но он не мог, не имел права, отпустить Чагиря безнаказанным. Что делать, что делать!? С такими мыслями Егорша промаялся до восхода солнца, и лишь когда его первые лучи позолотили верхушки деревьев, он наконец принял решение…

Чагирь спал. Он так сильно устал, что уснул мертвецким сном с недоеденным куском медвежатины в руках.

Костер едва теплился, и легкий низовой ветерок разнес весть таежным обитателям, что их главное пугало – огонь – на последнем издыхании и что рядом с ним находится гора мяса. Лешак извелся, сдерживаемый неумолимым хозяином: своим великолепным нюхом пес мог чуять дичь на большом расстоянии, а здесь она была совсем рядом. Егорша уже заметил лисий выводок, беспокойно шастающий в густом осиннике; наверное, молодняк вела старая опытная лиса, которую на мякине не проведешь – она выжила только потому, что боялась даже собственной тени. Подросток не сомневался, что привлеченные аппетитными запахами свежатины где-то неподалеку бродят и волки, и росомаха, не говоря уже о мелких хищниках, для которых даже крохи со стола крупного зверья – настоящий пир.

Бандит проснулся только тогда, когда веревочная петля захлестнула ему шею. Егорша понимал, что тягаться силой с Чагирем он не может – тот все-таки был старше и гораздо опытней – а потому пошел на хитрость.

Подросток соорудил из веревки большой силок и с невероятным терпением и бесстрашием настораживал его почти час, пока не подвел петлю под голову Чагиря – тот наконец перевернулся на бок и угодил в смертельную ловушку. Мгновенно затянув узел удавки, Егорша подтащил ничего не соображающего, а потому почти не сопротивляющегося, бандита к сосне и, перекинув веревку через сук, сначала заставил Чагиря встать на ноги, а затем быстро намотал свободный конец веревки на ствол. Теперь бандит свободно мог только дышать; при любом резком движении петля затягивалась.

– Ты… кхр! – закашлялся Чагирь. – Ты кто?!

Подросток молчал. Он нашел неподалеку подходящую жердь и обрезал ее в нужный размер.

– Пацан… – наконец сообразил Чагирь, кто перед ним. – Зачем ты меня привязал?

Вопрос был совершенно глупым, это сразу понял и бандит, а Егорша – тем более; он по-прежнему деловито орудовал ножом, делая на толстой жерди глубокие зарубки.

– Слышь, малый, отпусти меня, а? – жалобно заныл Чагирь, видимо решив сменить тактику. – Чего я тебе сделал? Я охотник, на меня напали… эти… – он запнулся, подыскивая нужное слово. – Не знаю, кто они. В меня стреляли… Отвяжи, больно… – бандит попробовал сменить положение, но тут же немедленно выпрямился во весь рост – смазанная медвежьим жиром петля вгрызлась в горло, перехватив дыхание. – Кхр!

Кх-кх… З-задавит…

– Помолчи и стой спокойно. Будешь упираться – получишь пулю, – Егорша перезарядил карабин и, подойдя к Чагирю сзади, положил жердь ему на плечи. – Подними руки. Быстрее! – он больно уколол бандита ножом.

– И не трепыхайся… если хочешь еще немного пожить.

Чагирь не стал упираться и покорно дал привязать руки к жерди. Егорша критически осмотрел распятого бандита и остался доволен. Затем, связав ему ноги, он приказал Лешаку сторожить пленника, а сам лег спать – тяжелая дорога и бессонная ночь гнули его к земле с непреодолимой силой…

Он проспал до обеда. Не кормленный Лешак с вожделением поглядывал на куски медвежатины, но, повинуясь приказу хозяина, не отошел от Чагиря ни на шаг. Бандит даже не делал попыток освободиться – здоровенный пес при малейшем его движении злобно щерил клыки и угрожающе урчал. Пока Лешак насыщался, Егорша собирал пожитки. Он сложил в вещмешок все продукты, уворованные бандитами, добавив еще и вяленого мяса. Затем подросток отвязал Чагиря от дерева и, приспособив мелкашку, берданку и остальную поклажу ему на закорки, дернул за конец веревки, привязанной к талии молодого бандита:

– Топай. И не балуй – я не промахнусь, – Егорша многозначительно похлопал по прикладу карабина, который он держал наизготовку.

– Братан, может, все-таки договоримся, а? – заискивающе спросил Чагирь.

С привязанными к жерди руками, он напоминал Егорше распятого римского раба – такую картинку подросток видел в учебнике истории, оставленном ему ссыльным учителем.

– Серый волк тебе братан, – отрезал Егорша. – Иди, гад, и не дергайся.

– Кто ты? – Чагирь даже отшатнулся, встретив взгляд подростка, пылающий ненавистью.

– Я тот, у которого вы, подонки, убили мать и отца. Пошел! – едва сдерживая себя, чтобы не нажать на спусковой крючок, Егорша с силой ткнул дулом карабина в живот бандита.

Тот даже не охнул от боли. Глаза Чагиря вдруг остекленели, и он, опустив голову, молча поплелся впереди Егорши.

Их ждала трудная и длинная дорога.

Клевахин смотрел кино, отснятое Тюлькиным на похоронах Опришко и Кирюхина – в последний путь их провожали вместе. Именно кино, а не просто материалы оперативной видеосъемки: такого помпезного мероприятия город не видывал лет двадцать пять – со дня смерти молодого и энергичного первого секретаря обкома партии, по своей зеленой наивности решившего покончить в подведомственном ему регионе с кумовством и очковтирательством. (По официальной версии Первый попал в автокатастрофу, но опер Клевахин по чистой случайности успел ознакомиться с заключением медэксперта до того, как все материалы следствия изъял КГБ, где черным по белому было написано, что секретарь умер примерно за час до столкновения его служебной "Волги" с грузовиком от сердечного приступа; якобы сердечного приступа).