– Откуда вам это известно?

Оба вояки заухмылялись, показывая: мол, у нас свои источники.

– Говорите ли вы только от себя? – прямо спросил Бенкендорф.

– Весь маршалат против, – подал голос Даву. – Генералы тоже, сколько я могу судить. Но вот ниже…

– Да, они еще не нахватали что плохо лежит, – с неодобрением подтвердил Ней, как будто сам в былые времена не носил в ранце грошовые трофеи. – От полковников и вниз. На них может опереться император, если решит идти в новый поход.

Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять: используя тех, кто пока не дорвался ни до чинов, ни до богатства, Наполеон понудит зажравшийся маршалат подчиниться. Но долго ли они будут терпеть?

– Я передам моему государю все, что здесь узнал, – Бенкендорф поклонился обоим собеседникам.

Внезапно на его рукав упали первые капли дождя. Где-то за деревьями громыхнуло. Небо быстро заволакивали грозовые тучи. Чего и следовало ожидать по такой жаре. Над флюгерной башней замка небо рассекла светлая молния.

Дамы вскрикнули, побросали булки и, подхватив юбки, вприпрыжку понеслись к дому.

Даву повздыхал: мол, не жрали вы хлеб с отрубями. Подобрал корзинки, вручил их ветерану, а недокрошенные фазанам булки сунул в карман.

Обед накрыли в столовой – единственной до конца готовой комнате – впрочем, весьма простой и светлой. Нужно было отдать должное своему молоку, своей сметане, ростбифам со своей же фермы и даже своим перепелиным яйцам – птицы как-то сами расплодились на лугах парка.

– Если меня накормят еще и лягушками из собственного пруда, я буду совершенно счастлива! – яростно шепнула Яна полковнику. – Увезите меня отсюда.

– Только после того, как вы развлечете достойное общество светской беседой и сыграете им на рояле, оставшемся от прежних хозяев, котильон. Чтобы они могли растрясти деревенский жирок.

– Я вас ненавижу.

Шурка был отмщен.

* * *

Александр Христофорович встречался с Понятовским на вечерах у Гортензии, дочери Жозефины. Ее отдали замуж за вспыльчивого Луи Бонапарта, а потом надели на его голову корону Голландии. Дерганый и мрачный Луи ревновал зверски, особенно с тех пор, как распространился слух, будто старший сын августейшей четы – Наполеон-Луи – вылитый император, а Ортанс, так Гортензию звали друзья, не избегла домогательств отчима.

Это никак не сказалось на ее отношениях с матерью. Обе были трогательно преданы друг другу, и, когда через два года после свадьбы Ортанс бросила мужа, она прибежала искать спасения от его грубостей в Мальмезон. Луи пытался запретить ей встречи с сыном, требовал возвращения, но царственный брат рыкнул, и младенец очутился в объятиях Гортензии, на руках у восхитительной бабки и под защитой фактического отца, который часто играл с ним и гулял по парку, позволяя кормить кенгуру.

Среди тех, кто не желал дальнейших войн, была и Жозефина. Приключений с Валевской ей хватило. Бенкендорф присутствовал на балу шалей, когда в Мальмезон доставили подарки турецкого султана. Еще в Польшу Селим III прислал тюки с великолепными кашемирами, расшитыми в мастерских Топ Капы. Предмет зависти дам всего мира. Дар, предназначенный только для императрицы Франции.

Но говорили, что в Варшаве Бонапарт попросил Валевскую взять себе любую. В награду за ночь. Поляки утверждали, что была избрана самая скромная. Однако по возвращении Марс услышал от Венеры, что ей претят гостинцы, в которых уже порылась досужая пани.

На балу Жозефина нарядила в шали своих придворных дам, каждая из которых отдала бы половину состояния мужа, чтобы оставить у себя маленький шедевр. А когда праздник кончился и по приказу императрицы в саду развели костер, в него полетели изумительные подарки.

– Хорошо запомните эту минуту, – сказала Жозефина гостям. – Больше вы нас такими не увидите.

Как деревья сбрасывают листья, фрейлины императрицы отправили в огонь то, чем так гордились. Они походили на мотыльков, внезапно схлопнувших крылья. И только сам император знал, почему так сделано. Рассказывали, что он несколько дней дулся на жену, а потом забыл. Да и мало ли дел у великого человека? Помимо шалей? Помимо Валевской, Жозефины и Ортанс?

Последняя оказалась достаточно умна, чтобы не связывать себя с королевством мужа ничем, кроме ренты. Она поселилась в собственном дворце на Елисейских Полях, где давала восхитительные концерты итальянской музыки и маленькие балы для избранных.

Стоит ли говорить, что Бенкендорф мигом очутился в числе последних? Причем это не стоило труда. Просто его отметили как человека воспитанного и сразу пригласили. В Париже наблюдалась нехватка людей «своего круга». Образованная, вышколенная матерью Ортанс составляла живой контраст с сестрами Бонапарта – принцессами-парвеню. По этой же причине на вечера часто бывал зван и Юзеф.

Яне больше нравилось оставаться у Каролины Мюрат, где ее туалеты не возбуждали ни перешептывания дам, ни насмешливых взглядов. К тому же официальный любовник Гортензии граф де Флао не мог разорваться между двух пылких сердец и в присутствии маленькой принцессы непременно выдал бы себя с головой.

– Почему вы решили со мной драться, а похождения этого хлыща оставить без внимания? – раз спросил полковник у Понятовского.

– Не хочу обижать нашу добрую хозяйку, – немедленно отозвался Юзеф. – И вам не советую.

Бенкендорф не был удовлетворен объяснением.

* * *

«Бонапарт не признает ни прошлого, ни будущего. Он уважает только силу, что существует сегодня». Жермена де Сталь.

Толстой принял адъютанта в спальне – по парижским меркам, знак высокого доверия. Правда, постель была прибрана, а сам граф чисто выбрит, благоухал Кёльнской водой и уже застегивал сюртук.

– Вы вскоре нас покинете, Александр Христофорович, – начал он несколько неловко. – И я хотел вам кое-что показать.

Ему были до сих пор неприятны все эти тайные миссии, которые государь доверил совсем молодым членам посольства через его, посла, голову. Тем не менее Петр Александрович официально встретился с мадемуазель Жорж и передал подписанный контракт для выступлений в Петербурге. Он почему-то упорно именовал ее «мадам».

– Странно эдакую звезду звать мамзелькой! Да и не девица она вовсе.

– Спросили бы у госпожи Рекамье, как принято обращаться к актерам.

– Мадам Рекамье, – вспылил Толстой, – по крайности имела достаточно ума, чтобы выйти замуж. Голубчик, я вас не понимаю! Какие были крали: Дюшатель, Висконти, даже эта ваша Яна. Связались черти с кем! Ну да вам приказано…

Шурка и сам не мог сказать, «приказано» ему или он всем сердцем жаждет Жоржины.