— Клянусь вам, мы все сделаем, будьте спокойны. Клаву мы в любом случае не оставим, что бы ни случилось. Ваш ребенок вырастет здоровым и счастливым. Он будет знать и помнить об отце.

Дыхание его выровнялось, и улыбка вновь озарила бледное лицо.

— Раз вы это обещаете, я спокоен, — сказал он.

В дверях появился Вазген, и Настя поспешила ему навстречу, поскольку тот нетвердо держался на ногах.

— Эй, дружище, кончай дрейфовать, — сказал Вазген очень громко, как говорят люди с пониженным слухом. — Есть хорошие новости. Наши погнали финнов до границы. А тебя представили к награде, так что давай-ка поправляйся.

— Где Вересов? — спросил Кирилл. Голос его заметно слабел, и Насте пришлось повторить вопрос для Вазгена.

— Воюет еще.

— Жаль, что я его не увижу. Ты присмотри за ним. И передай, пусть обо мне не печалится. Это хорошая смерть. Я получил от жизни все, что хотел, и умираю счастливым, а как ты думаешь, куда отправится счастливая душа?

Вазген слушал, склонившись к самому изголовью, и временами бросал вопросительные взгляды на Настю, но последнюю фразу разобрал. Он сжал Кириллу руку крепко, по-мужски:

— Где бы ты ни был, — никто ведь не знает, что там, по ту сторону, — помни, что тебя любят, что у тебя есть верные друзья. Придет время — и мы снова будем все вместе.

Вошла Клава, и Вазген с Настей оставили ее наедине с Кириллом.

Спустя полчаса Смуров впал в кому и умер на утренней заре, больше не приходя в сознание.

Прошло три недели. Настя сидела за рабочим столом. Вазген в кабинете совещался о чем-то с офицерами. По радио передавали сообщение Совинформбюро. Сообщений все ждали с нетерпением. День за днем поступали радостные известия: 11 июля советские войска штурмом взяли город Питкяранта. Большая часть Карелии была освобождена. Очистили от врага острова Валаам и Коневец, 18 июля корабли высадили десант на остров Вуарай-сунсаари на северо-востоке озера и потопили четыре финских сторожевых катера.

Настю, как это стало обычным в последнее время, с утра мутило. Она прислушалась к голосам за дверью. Офицеры что-то деловито обсуждали. Пожалуй, можно выйти и подышать воздухом. Вряд ли ее хватятся в ближайшие полчаса.

Она пошла к озеру и застыла на причале, заглядевшись на воду. Чайки сновали над искрящейся поверхностью и скандалили резкими голосами. Теплынь, вода синяя-пресиняя, вся в солнечных бликах. Так и тянет искупаться. Она вспомнила, как купалась с сестрами на Свири. Кажется, с тех пор прошла целая жизнь. Три года войны — три года взросления, испытаний, страха, лишений, горя, невосполнимых утрат. Чего было больше в этом бешеном водовороте? Любви! Конечно же любви.

Многие, кого она знала здесь, на Ладоге, жили и умирали с любовью в сердце. «Это хорошая смерть», — сказал Кирилл. А что чувствовали те, незваные пришельцы, умирая на чужой земле?

Она осознала, что давно уже смотрит на черные точки, показавшиеся на горизонте.

Они неуклонно росли и приближались. Уже можно разглядеть, как дымят трубы… Канонерки! А вон катера в строе кильватера!.. Корабли, корабли возвращаются!

Через пять минут весь Осиновец высыпал на причалы.

Алексей сошел с катера и угодил в объятия Вазгена и Насти. Он выглядел похудевшим, в нем не чувствовалось обычного подъема после успешно выполненного задания. Казалось, он смертельно устал, щурил глаза, словно они были сильно натружены; голос его звучал глухо.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он Вазгена. — На ногах, во всяком случае, держишься прилично.

— Что мне сделается? Повалялся с недельку и оклемался.

— А Кирилл?

Вместо ответа Вазген опустил голову. Алексей отвернулся и некоторое время смотрел на озеро.

— Когда это случилось? — спросил он.

— Двадцать восьмого утром.

— Где похоронили?

— Там же, неподалеку от нашего места.

«Нашим местом» было то, где находилась могила Ариадны.

— Пойдем, покажешь, — сказал Алексей и направился вдоль берега в сторону леса.

— Леш, ты бы сначала поел, отдохнул, мы сейчас баньку истопим…

Алексей молча шагал вперед. Вазген и Настя пошли за ним. По дороге Вазген рассказал Алексею о последних часах жизни Кирилла, завершив рассказ словами:

— Он просил передать, чтобы ты не горевал о нем, сказал, что умирает счастливым.

Алексей сжался, как от острой внутренней боли.

Холмик земли, под которым лежал Кирилл Смуров, высился неподалеку от могилы Ариадны, в соседнем ряду таких же холмиков, выросших с тех пор, как ее похоронили. Комья земли на нем успели высохнуть, и букеты цветов, недавно обновленные Настей и Клавой, уже завяли. Клава сидела рядом, опустившись на колени, в руках у нее были свежие цветы, она плакала, зарывшись в них лицом.

Алексей снял фуражку. Ветер трепал его волосы, задумчиво шумели деревья, и плакала Клава. На ней было легкое ситцевое платье; волосы гладко причесаны и свернуты в тугой узел, что подчеркивало идеальную форму головы и профиль классических очертаний.

Она собрала увядшие цветы, положила свежий букет на могилу, затем поднялась на ноги, вытирая глаза платком, и посмотрела на Алексея. Он смотрел на нее.

— Слушай, мне это кажется или… — пробормотал он и обратил на Вазгена вопрошающий взгляд.

— Нет, тебе не кажется. Все так и есть. Это его ребенок.

«Надо было сказать ему сразу, — пожалел Вазген, наблюдая реакцию друга. — Слишком много потрясений для одного человека».

Алексей какое-то время не мог выговорить ни слова; Вазген с удовольствием наблюдал, как светлеет его лицо, как оживают и загораются золотым блеском глаза.

— И вы молчите?! Садисты! — Алексей с силой толкнул Вазгена кулаком в плечо. — Скрывать от меня такое! — Он шагнул к Клаве. — Дорогая, красавица ты наша, да мы в ноги тебе должны поклониться! Ты сама-то понимаешь, какое чудо сотворила?

— Ах, Алексей Иванович, если б вы знали, как мне тяжело, — отозвалась будущая мать, продолжая ронять слезы и комкая платок. — Он назвал меня своей женой. Сказал, что женился бы на мне, если бы остался в живых. — Она всхлипнула и прижала платок к глазам. — Бедный ребенок, еще не родился, а уже сирота.

— Как это сирота! Кто? Сын Кирилла — сирота?!

— Алеша, мы пока не знаем, будет ли это мальчик, — деликатно вставил Вазген.

— А я не сомневаюсь! Разве вы не понимаете? Это не случайность, не слепая игра природы. Это подарок судьбы, провидение! Дочь для нас так же драгоценна, но я уверен, что это мальчик. Иначе и быть не может! — Волнение мешало ему говорить. — Прошу вас, оставьте меня с Кириллом наедине. Я не успел с ним проститься, но, может быть, он сейчас меня услышит.