Буркин замолчал, и его глаза затуманились. Очевидно, мысленно он сейчас находился в прошлом, когда был совсем мальчишкой, а Стеллецкий рассказывал ему чудесные вещи.

— А дальше? — поторопила его Людмила.

Михаил Степанович поднял на нее взгляд, в котором читалось явное осуждение, но вслух, естественно, ничего не сказал.

— Дальше? Мой рассказ может показаться вам чем-то обыденным, но для шестилетнего мальчишки слова Игнатия Яковлевича звучали как сказка. Представьте: вокруг война, везде бушевали пожары, взрывались зажигательные бомбы, имели место ночные дежурства во дворе дома. Тем чудеснее казались мне повествования Стеллецкого!

Ему предлагали эвакуироваться, но Стеллецкий отказался, к счастью для меня. Иначе я никогда бы не услышал его рассказов. О нем вспомнили лишь в тысяча девятьсот сорок третьем году, и он стал получать продовольственные карточки. До этого он просто голодал, а квартира не отапливалась. Но Игнатий Яковлевич не жаловался, а стойко переносил все трудности.

К тому времени, как мы познакомились, он давно не занимался поисками библиотеки. Еще до начала войны он начал работать с архивными документами, пытаясь разгадать тайну подземелья. Его могли расстрелять, но оставили в покое, видимо, посчитав, что его желание найти библиотеку Ивана Грозного — всего лишь безвредное помешательство.

Самое яркое повествование, которое запомнилось мне на всю жизнь, касалось попытки обследовать подвалы здания Археологического общества — бывших палат Аверкия Кириллова. Стеллецкий был уверен, что там есть тайный ход в подземелье Москвы. Он намеревался проникнуть в глубь подвала, но тут вмешалась графиня Уварова, заявившая, что, пока она жива, Стеллецкий копать не будет.

Тогда он организовал собственное общество «Старая Москва» и сразу же принялся за подземные ходы в Донском и Новодевичьем монастырях. Затем ему удалось попасть в подвалы Кремля — нужно было разобрать архив старых дел, хранившийся в Арсенальной башне, и Стеллецкий проявил фантастическую работоспособность, изучая подземелья. Собратья-археологи относились к нему с иронией, но он создал еще одну комиссию — по изучению подземной старины, чтобы выявить подземные замковые и крепостные сооружения, городища, курганы, пещеры и прочее.

За короткое время он собрал значительный материал о подземельях Москвы. Однако информации о тайниках в архивных документах почти не было. Тогда Стеллецкий решил осмотреть все старые здания в Москве, но для этого требовались рабочие и деньги. У него же не было ни того ни другого. Тогда он выпросил у властей бригаду землекопов и принялся за дело.

Работа шла тяжело. То и дело бригада натыкалась на подземные ручьи, иногда случались обвалы, однако сводов, выполненных из белого камня, найдено так и не было. Однажды копать пришлось на кладбище. Но Стеллецкого и это не останавливало. В итоге все его попытки так и не увенчались успехом.

Он обошел всех влиятельных людей, чтобы ему разрешили обыскать подвалы Кремля, но везде получал отказ. И тогда он написал письмо самому Сталину с просьбой разрешить продолжить поиски библиотеки Ивана Грозного и получил разрешение.

Однако и этот путь тоже закончился тупиком. Через некоторое время комендант Кремля сообщил Стеллецкому, что власть больше не интересуется его изысканиями. Его работа интересна только с практической точки зрения, научная же теория власть не интересует. Стеллецкий очень расстроился. Но поделать ничего не мог. Ему предлагали разные почетные должности, но он от всего отказался, чтобы не распрощаться с мечтой отыскать библиотеку.

Буркин снова замолчал, переводя дух.

— И чем все закончилось? — нарушил тишину Стас.

— Ничем. Я уже сказал, что к тому времени, как мы познакомились, у Игнатия Яковлевича уже не было возможности постигать тайны подземного города. В моем лице он нашел благодарного слушателя и с удовольствием рассказывал историю своих поисков. А потом наши дороги разошлись. Позднее я узнал, что у него случились сразу два инсульта и он потерял речь.

Он все понимал, много читал, но писать не мог. Стеллецкий пытался писать, но у него выходили лишь какие-то непонятные закорючки. Тогда он очень злился безмолвно. Я пытался найти в себе силы и проведать Игнатия Яковлевича, но так и не смог этого сделать. Я хотел запомнить его таким, каким он был во времена нашего знакомства — одержимым своей идеей, с горящими глазами и занимательными рассказами.

— Значит, именно рассказы Стеллецкого сподвигли вас на изучение библиотеки? — поинтересовалась Людмила.

— Несомненно! Когда я окончил школу, то вопрос, в какой институт поступать, даже не вставал. Я всегда знал, что пойду в исторический. А потом, по мере работы над диссертацией, я познакомился со своими товарищами, и мы решили вместе искать библиотеку.

— Михаил Степанович, вы уверены, что не знаете человека, изображенного на рисунке? — немного помолчав, спросила Люда.

— Уверен, — ответил он, но голос его слегка дрогнул. — А почему вы снова спрашиваете?

— Я думаю, вам может грозить опасность.

— С какой стати?

— Думаю, из-за того, что вы обладаете информацией о библиотеке. И кому-то это очень не нравится.

— Чушь! Я много лет изучаю библиотеку и никогда не сталкивался с подобной ситуацией.

— Все когда-то случается впервые, — философски заметил Саша.

— Я приму ваши слова к сведению, — кивнул Буркин.

— Это значит, что вы поделитесь с нами информацией?

— Это значит, что я буду сидеть дома и никого к себе не пущу, пока вы не скажете, что опасность миновала.

— Но это дело может навсегда оказаться нераскрытым!

— Значит, судьба такая! А давайте я лучше покажу вам свой архив, — вдруг сменил тему Буркин. — У меня есть фотографии, посвященные поискам библиотеки. Хотите?

— Показывайте, — кивнула Люда и поднялась с кресла.

Соседняя комната больше была похожа на музей, чем на жилое помещение. Два высоких стеклянных шкафа от пола до потолка были уставлены снимками разных лет.

— Вот это Игнатий Яковлевич, — Буркин показал на худощавого мужчину средних лет.

Саша с интересом уставился на него. Волосы зачесаны назад, усы, небольшая бородка, пенсне. Мужчина был одет в серый костюм в полоску, рубашку и галстук. Саша обратил внимание на его глаза. Взгляд Стеллецкого был проникновенный и трагичный, что не очень вязалось с обликом представленного в рассказе Буркина мужчины.

— Эта фотография сделана как раз перед самой войной, — пояснил Буркин. — Ему уже запретили заниматься поисками библиотеки, и он был очень разочарован таким поворотом событий.

— Кого-то он мне напоминает, — сообщила Людмила и отошла на пару шагов назад.

— И мне, — поддакнул Стас.

— Чехова, Антона Павловича, — откликнулся Буркин. — Правда, только анфас.

— Точно! — Люда хлопнула себя по лбу. — А это что? — Она показала на фотографию башни.