Чуры ходили в походы вместе с казаками и даже участвовали в боях, но, когда собирался казачий круг, чуры не имели права голоса. Надо полагать, их использовали и для утех. Благо среди казаков часто попадались бисексуальные личности или с нетрадиционной ориентацией.

Вместе с тушинскими казаками в ополчение Прокопия Ляпунова попали и некоторые тушинские вожди. Наиболее знатным из них был князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой. Происхождение свое князья Трубецкие вели от боковой ветви Гедиминовичей. Фамилию они получили по небольшому городу Трубеж В 1500 г. братья Андрей, Иван и Семен перешли из литовского подданства на службу к Ивану III. Внук Семена Тимофей Романович в 80-е годы XVI века был тульским воеводой, а в 1591 г. — воеводой передового полка.

Его сын стольник Дмитрий Тимофеевич в 1608 г. во время боя у деревни Тушино перебежал от Василия Шуйского к Лжедмитрию II. Там Дмитрий Трубецкой получил от «вора» боярство и был введен в тушинскую боярскую думу. Далее Дмитрий Тимофеевич последовал за Лжедмитрием II в Калугу и там возглавил «боярскую думу».

Не менее колоритной личностью был и другой «тушинский боярин», хорошо известный нам атаман Иван Мартынович Заруцкий. Заруцкий присоединился к Ляпунову без всяких колебаний. Но что делать боярину с любимой Мариной и младенцем «царенком» Иваном? Отправить к себе в вотчину? Но у липового боярина не было вотчины, зато была законная жена. Ну ладно, жену Иван Мартынович оперативно упек в монастырь. А куда девать Марину Мнишек?

Держать при ополчении невозможно. Во-первых, против этого категорически выступал Прокопий. А во-вторых, в крестоцеловальной записи говорилось: «Яз имярек целую сей святай и животворящий крест Господень на том, что нам за православную христианскую веру и за Московское государьство стояти и от Московского государьства не отстати, а королю и королевичу полскому и литовскому креста не цловати, и не служите и не прямите ни в чем никоторыми делы, и в городы нам за Московское государьство на полских и на литовских людей стояти заодин»[80].

Как видим, ни о Марине, ни о царевиче Иване там не сказано ни слова. Нравы же в Первом ополчении, как мы еще узнаем, были простые, так что и царице, и царевичу запросто могли башки пооткручивать.

И вот атаман Заруцкий решает отправить Марину с сыном в Коломну. Город, расположенный при слиянии Москвы-реки и Оки, имел важное стратегическое значение. Для защиты Москвы от набегов крымских татар в 1525 г. там началось строительство мощного каменного кремля, длившееся шесть лет.

Коломна стала одним из первых городов, присоединившихся к Первому ополчению. С середины февраля 1611 г. там сидел воевода Иван Васильевич Плещеев «со многими рязанскими и коломенскими людьми и с вольными казаки»[81]. И вот туда-то под защитой отряда воровских тушинских казаков атаман Заруцкий и направил Марину с сыном.

По сведениям «Пискаревского летописца», Коломна стала чем-то вроде удельного центра Марины Мнишек. Там был создан Царицын двор, в который вошли даже русские боярыни. «А была за нею Коломна вся, а чины на ней были царьския все: бояре, и дворяне, и дети боярские, и стольники, чашники и ключники, и всякие дворовые люди. А писалася царицею ко всем бояром и воеводам. А боярыни у нея были многия от радныя, и мать Трубещкого Дмитрея была же»[82].

Как видим, князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой официально не признавал Марину Мнишек царицей, но, как говорится, «держал дверь открытой».

Первое ополчение долго собиралось, но, вопреки известной поговорке, слишком медленно шло к Москве. А там с начала 1611 г. постепенно нарастала напряженность. Ожидая восстания горожан, Александр Гонсевский и московские бояре распорядились перетащить пушки из Белого города в Кремль и Китай-город. Польские гусары круглосуточно патрулировали улицы и площади столицы. Русским было запрещено выходить из домов с наступлением темноты и до рассвета.

Еще в декабре 1610 г. боярин Михаил Глебович Салтыков и пропольски настроенная знать предложили Боярской думе написать грамоту Сигизмунду под Смоленск, чтобы тот отпустил Владислава в Москву. Русским послам в польском стане приписывалось «отдаться во всем на волю королевскую». В отдельной же грамоте к Ляпунову содержался призыв распустить ополчение. Бояре грамоты написали и понесли их на утверждение к патриарху, но Гермоген сказал им: «Стану писать к королю грамоты и духовным всем властям велю руки приложить, если король даст сына на Московское государство, крестится королевич в православную христианскую веру и литовские люди выйдут из Москвы. А что положиться на королевскую волю, то это ведомое дело, что нам целовать крест самому королю, а не королевичу, и я таких грамот не благословляю вам писать и проклинаю того, кто писать их будет, а к Прокофью Ляпунову напишу, что если королевич на Московское государство не будет, в православную христианскую веру не крестится и литвы из Московского государства не выведет, то благословляю всех, кто королевичу крест целовал, идти под Москву и помереть всем за православную веру».

По словам летописца, подонок Михаил Салтыков стал кричать на Гермогена, достал нож и хотел его зарезать, но бесстрашный патриарх, осенив Салтыкова крестным знамением, сказал: «Крестное знамение да будет против твоего окаянного ножа, будь ты проклят в сем веке и в будущем».

Действия королевских войск в России еще больше подливали масла в огонь антипольского движения. Украинные города, присягнувшие Лжедмитрию II, — Орел, Волхов, Белев, Карачев, Алексин и другие, — узнав о смерти «вора», присягнули королевичу Владиславу, но, несмотря на это, поляки под началом пана Запройского выжгли эти города, многих жителей убили и увели в плен.

В войске Сигизмунда под Смоленском было до 10 тысяч запорожских казаков (черкасов) под началом атамана Олевченка. Они разбили табор у Духовского монастыря вблизи Смоленска и занялись грабежом вначале окрестных сел, а затем и более отдаленных мест. Особенно казаки отличились в Зубцовском уезде.

Проку от запорожских казаков непосредственно в осадных работах не было, и король приказал им изловить Прокопия Ляпунова, собиравшего ополчение. Черкасы осадили Ляпунова в Пронске, к ним присоединился сторонник Владислава воевода Исаак Сумбулов. Однако Ляпунова выручил зарайский воевода князь Дмитрий Михайлович Пожарский, прогнавший казаков.

В Москве Александр Гонсевский продолжал «закручивать гайки». У всех ворот стояла польская стража, уличные решетки были сломаны, русским запрещалось ходить с саблями, у купцов отбирались топоры, которыми они торговали, топоры также отбирались и у плотников, шедших с ними на работу. Запрещено было носить ножи. Поляки боялись, что за неимением оружия народ может вооружиться кольями, и запретили крестьянам возить мелкие дрова на продажу. При гетмане Жолкевском поляки в Москве соблюдали хоть какую-то дисциплину, при Александре Гонсевском же они совсем распоясались. Жены и дочери москвичей средь бела дня подвергались насилию. По ночам поляки нападали на прохожих, грабили и избивали их. К заутрене не пускали не только мирян, но и священников.