замарал титульный лист обвинительной надписью и почему в доме было два экземпляра моей книги? И еще: Эш мог заполучить любую женщину – к себе в дом, в кровать. Но почему он выбрал меня?

– Ты уверена, что все в порядке? – Ной протянул руку и пощупал мой лоб. – Ты какая-то бледная.

Теплое прикосновение его руки было таким знакомым, больше, чем прикосновение – почти объятие, и мне мгновенно стало спокойнее. Я улыбнулась, на этот раз искренне, взяла его руку и сжала в своей.

– Все хорошо, Ной, честно. Спасибо, что приехал.

Ной кивнул, отпил кофе и вздохнул.

– Поверишь ли, Ливви, после того как мы сходили выпить пива, меня не отпускает тревога, какое-то мерзкое, тянущее чувство. И когда Джек позвонил и сказал, что не может до тебя дозвониться, я просто впал в панику.

– Ты подхватил приступ писательской лихорадки, – подсказала я, и по ответному смешку стало понятно, что Ной меня понял. – Наверное, странно испытывать беспокойство о человеке, о котором ты и думать забыл? – мягко добавила я.

Ной покачал головой.

– Нет, Ливви, ты неправа. Я все время думал о тебе, даже когда мы не общались. Постоянно, чуть ли не каждый день.

– Я тоже, – искренне призналась я. Сколько раз я хотела написать ему, но останавливалась, говоря себе, что он не хочет больше общаться со мной, тем более после того случая на вечеринке по поводу выхода книги. Я уверяла себя, что он пошел своей дорогой, перерос нашу юношескую дружбу, что у него теперь совсем другая жизнь, где для меня нет места.

И вот мы снова сидели друг напротив друга, и мне пришло в голову, что даже если эта поездка окажется неудачной, если проект не выгорит и я не получу ни денег, ни шанса вернуться на литературное поприще, то, возможно, я смогу вернуть себе лучшего друга?

Ной негромко кашлянул, я поняла, что все еще держу его за руку, и отпустила. Ной переплел пальцы, хрустнув костяшками, как всегда, когда нервничал. Он нервничал из-за меня? Мне бы не хотелось так думать, тем более что мне была нужна его помощь, поэтому я перешла к делу.

– Итак, мне нужен твой мозг, чтобы разобраться, что творится вокруг этого моего проекта, но ты дашь слово, что никому не расскажешь?

Ной приподнял брови, словно спрашивая, как мне пришло в голову сомневаться. Десять лет назад я бы и не сомневалась.

– Конечно же, Ливви. Итак, утоли мое любопытство – на кого ты работаешь?

– Ты же знаешь Генри Эшервуда III?

– Владельца сети «Эшервуд»? – снова поднял брови Ной одновременно с моим «самого сексуального мужчину современности по версии журнала People» и рассмеялся. – Черт, ты все еще читаешь светские дайджесты?

– Конечно! – тоже рассмеялась я. В колледже Ной постоянно подшучивал надо мной, потому что главным моим источником новостей были статьи о знаменитостях в People и US Weekly.

– Ладно, не знаю, как он там выглядит, но знаю, что управляет концерном «Эшервуд». И у него умерла жена, так? Какой-то несчастный случай год или два назад?

– Погоди, ты правда никогда его не видел хотя бы в новостях?

Забавно, что в чьих-то глазах настолько знаменитый человек был всего лишь управляющим каким-то концерном. Впрочем, чего взять с Ноя, который в колледже бредил National Geographic?

– Ладно, его внешность к делу не относится. – Правда? – уточнил внутренний голос. – Он нанял меня, чтобы я написала роман о его бабушке, которая, как он уверен, настоящий автор «Ребекки». Он нашел ее дневники, где она излагает всю эту историю на родном французском, и полагает, что она основана на реальных событиях из ее жизни. И что Дафна дю Морье украла идею и текст.

– Погоди, в смысле? – нахмурился Ной, как будто не в силах осознать услышанное, и я, произнеся это резюме вслух, вдруг сама поняла, насколько смехотворно оно звучит. В присутствии Эша было невозможно не верить тому, что он говорит – настолько гипнотическое воздействие он оказывал. Чарли от моих подозрений просто отмахнулась – и неудивительно, ее задачей было продать роман и заработать как можно больше денег, и неважно, насколько нелепая история лежала в основе книги.

А Ной был просто человек, просто мой друг, и от выражения на его лице меня вдруг пробил холодный пот. Господи, во что же я ввязалась?

– И чем дальше, тем больше странностей, – призналась я и наконец выложила все, что меня тревожило: дневники, которых я до сих пор в глаза не видела, украденные из библиотеки документы об Эмилии (и в целом недостаток сведений о ней), упомянутая Эшем Ребекка, которой, похоже, и вовсе не существовало. Рассказала о том, что Дафна и Эмилия посещали одну и ту же школу во Франции (хотя этого факта явно было недостаточно, чтобы утверждать, что между ними существовала какая-то связь), о том, что дом в Малибу сгорел в пожаре, и, наконец, о том, что я даже документальных свидетельств этого пожара не могла найти.

Ной поднял руку, призывая меня прерваться на минуту.

– Итак, этот парень, который заведует магазинами Эшервуда, нанял тебя, чтобы расписать этот бред про его бабулю, которому нет никакого исторического подтверждения?

– Ну… типа того. – Что ж, стоило признать – определение Ноя попало в точку. – Чарли говорит, что из этого можно сделать книгу. – На этих словах Ной нахмурился, и я поспешно добавила: – Я подумала, что если найду еще какие-то сведения об Эмилии, то у меня будет хотя бы от чего оттолкнуться.

Ной взглянул на часы.

– Какие у тебя планы на остаток дня?

Я включила телефон, чтобы тоже свериться со временем, и при одной мысли о возвращении в дом Эша внутри словно разверзлась тошнотворная пропасть.

– Никаких, – ответила я. – А какие будут предложения?

– Хочешь, отвезу тебя в библиотеку университета, покопаемся в электронных архивах. Их-то уж вряд ли кто-то мог «украсть», – изобразил он пальцами кавычки, и его сомнения мгновенно укрепили мои подозрения. Как я сглупила, что не обратилась к Ною за помощью раньше.

Он поднялся и протянул мне руку, тоже помогая встать.

– Поехали. Если не застрянем в пробке, будем на месте через полчаса.

Глава 31

Так много лет прошло с тех пор, как я в последний раз переступала порог кампуса и ходила вместе с Ноем по коридорам университета, что казалось, будто я перенеслась назад во времени. Мне снова был двадцать один год, меня звали Оливия Финкемейер, моя мама еще не погибла