Джемма бегом бросилась в спальню, но один из лакеев все-таки успел заметить на ее щеках слезы.

31 марта

Элайджа с трудом вырвался из тяжелого, запутанного сна: в туманной дымке Джемма скакала на белом коне — все дальше и дальше, пока не скрылась в дремучем лесу. Он звал, умолял подождать, но она ничего не слышала и мчалась в неизвестность…

— Просыпайся же, черт возьми! — повелительно произнес холодный голос.

Герцог открыл глаза и увидел возле кровати Вильерса. Викери, камердинер, торопливо раздвигал шторы.

Леопольд, как всегда, был одет безукоризненно: роскошный камзол, белоснежный шейный платок.

— Ну, ты и соня! — Друг нетерпеливо постучал по полу тростью.

— Еще рано. — Элайджа сел в постели. — Вот уж кого не ожидал увидеть, так это тебя. Всегда считал, что раньше десяти ты не встаешь, а потом еще до полудня одеваешься.

— Заблуждение. — Всем своим видом Вильерс доказывал обратное.

Элайджа посмотрел в окно: часов семь, не больше. Джемма обещала взять с собой в два.

— Прекрати тошнотворно улыбаться! — рявкнул Вильерс. — Терпеть не могу! Одевайся скорее, через сорок минут у нас встреча. Я подожду внизу.

— Встреча? — удивленно переспросил Элайджа, однако дверь за Вильерсом уже закрылась.

Он спустил ноги с постели.

Викери суетливо доставал из шкафа вещи.

— Не желаете ли, ваша светлость, надеть бархатный камзол?

Бархатный камзол, разумеется, был черным, как и почти вся остальная одежда.

— Пригласи портного, — распорядился герцог. — Надоело ходить в трауре.

— Непременно, ваша светлость. — Слуга извлек чулки, башмаки и рубашку.

— Странно: когда куда-нибудь спешу я, ты почему-то не нервничаешь, — ревниво заметил Элайджа, натягивая нижнее белье.

Викери действительно дрожал.

— Его светлость герцог Вильерс так строг, так безупречно и красиво одет!

Элайджа молчал; ожидая продолжения.

— Безупречен во всех смыслах, — добавил Викери испуганным шепотом. — А его камердинер… всем в Лондоне известно, что мистер Финчли — образцовый слуга. — Можно было подумать, что речь идет об алхимике, способном обращать свинец в золото.

— Вильерс настолько привередлив? — Элайджа справился с чулками и теперь надевал панталоны.

— Добивается совершенства во всем, абсолютно во всем, — доложил Викери. — Говорят, иногда шейный платок завязывает по четырнадцать, а то и по пятнадцать раз.

Сами понимаете, не один и тот же, а каждый раз свежий. Все, что прикасается к его коже, должно быть сшито исключительно из лучшего, самого тонкого и мягкого полотна.

Викери протянул парик, и Элайджа с ненавистью взглянул на нелепое сооружение.

— А вот герцог Вильерс парики не носит, — заметил он.

— Никогда. Его светлость придерживается собственного стиля, — благоговейно подтвердил Викери.

Элайджа вздохнул. Волосы приходилось стричь очень коротко — чтобы не мешали и не торчали. Следовало признаться, что многолетняя привычка уже переросла во вторую натуру. Он надел тщательно завитой и напудренный парик и взял трость.

— Завтракать некогда, — сурово объявил Вильерс, когда герцог Бомон спустился в холл.

— И куда же мы направляемся? — осведомился Элайджа, принимая из рук Фаула шляпу.

Однако ответ прозвучал только после того, как друзья устроились в экипаже.

— Я договорился о консультации с крупнейшим специалистом в области сердца, сообщил он и постучал в дверцу, приказывая вознице трогать.

Поначалу Элайджа не мог понять, о чем речь, однако потом все-таки догадался.

— Моего сердца?

— Сам ты никогда не удосужишься заняться столь обременительным делом, — отозвался Вильерс. — Долей-неволей приходится играть роль сиделки. Скажу честно: работа не по мне.

— Ты слишком много на себя берешь, — недовольно пробурчал Элайджа. — Самонадеянность не лучшая черта характера.

— Если бы я брал на себя слишком много, то давно бы открыл страшную тайну твоей жене. — Голос Вильерса звучал сдержанно, даже холодно, словно приходилось препираться со злейшим из врагов.

— Она все знает.

— А! Что ж, в таком случае события последних дней предстают в новом свете.

— Твое вмешательство излишне, — заметил Элайджа.

— Вчера обморок был? — спросил Вильерс.

— Уже три дня ничего не случалось. Может быть, все пройдет?

— Непременно. Как только свиньи научатся летать, — отмахнулся герцог. — Неприятели обвиняют тебя во многих грехах, но вот о трусости слышать ни разу не приходилось.

— Дело не в этом.

— Вполне может оказаться, что доктор обнаружит у тебя какую-нибудь редкую, исключительную склонность к обморокам и вылечит на месте.

Элайджа презрительно усмехнулся:

— Отец умер от сердечного приступа. Боюсь, меня ждет нечто подобное.

На лице Вильерса появилось непроницаемое выражение, так что продолжать не имело смысла.

— В таком случае, — заключил он, — пора привести дела в порядок, чтобы жене не пришлось мучиться. Можно даже сегодня же снять мерку для гроба, если ты твердо решил умереть в ближайшем будущем.

— Мои дела в полном порядке! — отчеканил Бомон.

— А завещание давно обновлял? — Вильерс помолчал, а потом уточнил: — Если, конечно, к тому времени не появится на свет наследник.

Элайджа почувствовал, как подпрыгнуло предательское сердце.

— Кто будет заниматься вопросами наследства, если ты умрешь без завещания? Только не я. — Вильерс, очевидно, решил окончательно уничтожить друга циничной жестокостью.

Остаток пути до кабинета доктора приятели проехали, не обменявшись ни единым словом.

Доктор Чалус оказался большеголовым и абсолютно лысым. При этом парик не скрывал отсутствие волос, а украшал столку книг. Книги лежали на полу и на стульях. На окнах висели кроваво-красные шторы, словно в течение дня не удавалось увидеть любимый цвет в достаточном количестве. К тому же в приемной почему-то стоял запах капусты.

Вильерс вошел, бросил на окна быстрый взгляд, слегка поморщился и сосредоточился на сияющей лысине эскулапа.

— Присаживайтесь, — приказал доктор, не поднимая головы от бумаг.

Слуга, открывший посетителям дверь, побледнел от ужаса, подошел ближе и хрипло повторил:

— Герцог Вильерс и герцог Бомон. Два герцога приехали к вам на консультацию, сэр.

Доктор Чалус хмыкнул и соизволил взглянуть на посетителей. Глаза оказались усталыми и красными от бессонницы, впервые в жизни Элайджа ощутил проблеск надежды: судя по всему, этот человек так же упорна трудился, пытаясь вылечить сердца соотечественников, какой сам старался вылечить английское законодательство и систему управления страной.