Станислав Васильевич с интересом ждал повествования. Он давно и хорошо знал Гурова, прекрасно понимал, что Лев Иванович иногда проявлял некоторое позерство, любил театральность. Сейчас он специально выдерживал паузу, чтобы Крячко начал задавать вопросы.

Только вот Станислав Васильевич знал Гурова не просто хорошо, а даже досконально. Эти вот театральные паузы исходили не из характера Льва Ивановича, не из желания покрасоваться и полюбоваться собой. Гуров успевал за эти секунды осмыслить полученную информацию и сформулировать удобоваримые выводы. Сейчас он сам их и изложит.

– Представляешь, Стас, этот убитый бомж в прошлом был довольно лихим парнем и служил в ВДВ, – заявил Гуров, наконец-то убрав телефон. – У него за плечами Афганистан. Как тебе такой вот поворот в нашем деле?

– Ты хочешь сказать, что это может оказаться своего рода алаверды? – осведомился Крячко и по старой привычке потер нос. – Вполне возможно, что кто-то прикончил убийцу? Отсюда длительная схватка, много крови, ужасная рана и нераздетый труп? Интересный вывод. Поехали, там теперь есть с чем работать. Это же всех бомжей придется опрашивать. Уж они-то между собой все про всех знают. Да, интересно, и кто же это нашего ухаря завалил?

Прежде чем подняться в кабинет к оперативникам, Гуров позвонил в морг. Ему ответили, что первые сведения уже есть. Если господину полковнику не терпится, то он может прямо сейчас забежать к патологоанатомам. Они, не отрываясь от своего дела, устно изложат ему предварительные выводы.

Лев Иванович остановился, посмотрел на Крячко, сделал великодушное лицо и заявил:

– Иди, чего уж там. Собирай ребят, пусть принимают информацию, а я в морг.

Вова Букин всегда был человеком вспыльчивым. Он знал это, но считал, что причина все же не в нем самом, не в организме, отравленном алкоголем, а в людях, окружающих его, в мире, который вдруг разительно изменился. В этом смысле Вова, или Вован, как его завали знакомые, был философом. Его выводило из себя и просто бесило все вокруг. Особенно по утрам, когда мудреца трясло, а полечиться было нечем.

Вован старался не вспоминать свое детство, школу, где он постоянно дрался, точнее сказать, его били. Он всегда был злым мальчиком, не понимал и не задумывался, почему к нему так относились окружающие. Вован мог стянуть в магазине сырок или мороженое, залезть однокласснику в сумку в поисках денег, а потом убеждать его в том, что хотел пошутить и положить туда нечто неожиданное.

А еще он всю жизнь всем и во всем завидовал. Потому, наверное, и попал в компанию парней, которые не утруждали себя завистью, а просто брали то, что им нравилось, правда, старались делать это тайно. Увы, государство со своими законами такие поступки не поощряло, более того, оно за них карало, придумало различные кодексы, включая и уголовный. Не было ничего удивительного в том, что Вован к двадцати годам попал в колонию за кражу.

В колонии он присмирел, а точнее, затаился. Вован исполнял то, что ему велели более авторитетные сидельцы, облеченные какой-то властью. Парень подавлял свое недовольство, потому что за проявление такового тут могли наказать очень сильно. Или очень больно. В этих местах не церемонились. Вован ждал выхода на свободу, чтобы наконец-то оторваться, отомстить за свое терпение, выплеснуть злость и недовольство.

Но вышел он человеком смирным, и лишь желчность выдавала в нем прежнего Вована. Он стал мелочным во всем, включая и кражи. Наверное, побаивался нового срока. От этого и от общей неудовлетворенности жизнью Вован начал пить. Остатки его интеллекта нашли оптимальный выход из ситуации, мучительной для душевного состояния.

Люди живут и радуются жизни, а Вова Букин был нищим с вечно трясущимися руками и красными глазами. А он ведь тоже так хотел. Еще Вован старался не думать о том, что у него уже никогда такого не будет. Он сопротивлялся мысли о том, что стал совершенно конченым человеком.

Попытка как-то устроиться в своей среде, занять хоть какое-то высокое положение среди алкашей и бомжей, с которыми он теперь только и общался, привела Вована к пониманию того факта, что лидерство нужно завоевывать. Он потихоньку стал давить на своих собутыльников и приятелей. Одного в темном углу немного побьет, у другого отнимет банку с остатками пива, найденную в мусорном баке.

Ему приятно было сознавать, что он сильнее других. Но еще год, два, пять, и Вован стал бы таким же стариком, как и все они. Независимо от возраста.

Честная компания устроила себе в подвале роскошный пир из немного протухшей колбасы, заплесневелого хлеба и честно купленной бутылки водки.

Когда трое оперативников ввалились туда, Вован заорал лишь одно:

– Суки!

Он был зол до слез, ненавидел своих собутыльников, потому что это они его сдали. Только эти скоты могли так подло от него избавиться. Какая же сучья эта жизнь, да и весь мир! Банки и бутылки собирали вместе, а пить будут одни. Без него!

Гуров пришел в морг. Дежурный санитар услышал его фамилию и тут же помчался куда-то в холодные недра этих специфических помещений с неистребимым запахом химикатов и тления. Для обычных граждан такая смесь просто убойная.

Гурову за долгие годы службы приходилось бывать в морге тысячи раз. Он повидал слишком много трупов в самом разном состоянии и степени сохранности, чтобы реагировать на подобное зрелище, как в молодости, рефлекторным сжатием желудка и пищевода.

– Стало быть, вы пришли, – немного рассеянно сказал патологоанатом, вытиравший аккуратные, тщательно отмытые руки бумажным полотенцем. – Вот и хорошо. Пойдемте вон в ту комнату, я вам расскажу, что уже удалось установить на этом этапе.

Гуров двинулся следом за медиком с намерением отказаться от чая, который ему сейчас предложат. С молодости у него засела в мозгу картинка: молодая женщина неподалеку от вскрытого трупа читает какой-то медицинский журнал и смачно ест яблоко. Вот она, сила привычки и великая приспособляемость человека.

– Чайку? – спросил врач все с той же рассеянностью. – Не желаете, значит. Ну и ладно.

Они уселись рядом на большой старый диван, и Гуров стал слушать.

– Так вот, внутренние органы у него типичного состояния для сильно и долго пьющего человека. Увеличенная печень, сердечная мышца как тряпка. Есть следы пулевого ранения левого бедра с повреждением мягких тканей и кости. Еще одно ранение было в область плеча. Тут у него были повреждены связки, от чего правой рукой он мог действовать ограниченно. Особых повреждений в теменной области мы не нашли. Разве что на кожных покровах. Ну, например, они боролись, катались по земле или по камням. Кстати, следы от пальцев на коже повсеместно стали проявляться.

– То есть драка между ними была? – уточнил Гуров. – Кто-то тащил еще живого человека, переваливал его, ронял?

– Да, получается именно так. Теперь повреждение шеи в области горла. Разрез сделан в несколько этапов не очень острым металлическим предметом. Например, старым кухонным ножом, плоской железкой, специально заточенной некогда, которой пользовались в гараже или по другим хозяйственным нуждам. Видели, наверное, у мужиков в домашнем инструменте ножи, сделанные из ножовочного полотна или другого металлического хлама? Вот что-то подобное и ищите. Обязательно со следами ржавчины.