Я решила, что буду рассматривать это как хороший знак. Ни один из мужчин, с которыми я бывала, не сказал бы «прелестно», увидев корову, и ни с одним из них я не была счастлива. После кино мы пошли прямо ко мне. Я же свободный человек! Два дня назад рассталась со своим автоинструктором. Все оказалось просто, стоило только сказать прямо. Не пришлось даже врать. На самом деле, конечно, это далось мне не очень просто, но зато теперь я чувствовала облегчение.

Аксель заныл, что свет у меня в квартире очень яркий, и потребовал свечку. Я принесла, приказав себе не смеяться над таким желанием, — ведь ему, наверное, и так было трудно об этом говорить. А потом мы лежали на полу и разговаривали; со свечкой, признаюсь, это действительно оказалось проще, к тому же я сказала себе, что больше и мизинцем не пошевельну и ничего ждать не буду. Иногда Аксель протягивал руку и гладил мои пальцы, — казалось, что у нас впереди действительно приятный вечер, такой, когда никто не злится и не ведет себя как человек психически нездоровый, вечер, когда люди милы и приветливы. Позже трудно сказать, в какой момент мужчина, с которым собираешься провести приятный вечер, вдруг меняет свои планы.

— Мне нравится, как эта юбка сидит на твоей огромной заднице, — заявил Аксель.

— Не сказала бы, что такому комплименту можно порадоваться от души.

— Почему? Из-за того, что я сказал, что у тебя огромный зад? Но ведь он действительно огромный. И мне это нравится.

— Ты не будешь против, если мы сменим тему?

— Почему? С твоей задницей что-то не так? Совсем неплохо, что ты толстая.

— Замечательно. На этом и остановимся. Тебе нравится моя толстая задница. Можешь не продолжать.

Я ничего не заподозрила. Думала, что Аксель просто совсем не умеет делать комплименты. Мне хотелось так думать. Я увлеклась мыслью, что мы двое детей, с которыми однажды поступили несправедливо, а теперь появился шанс, и на этот раз их любовь победит зло и мелочность мира. Так мне казалось.

— Я бы с удовольствием тебя поцеловал, — Аксель придвинулся ко мне.

Я убрала руку, которой опиралась на пол, легла на спину и закрыла глаза. Ничего не произошло. Пришлось посмотреть. Аксель склонился надо мной, опершись руками справа и слева от меня. Его лицо было сантиметрах в двадцати от моего, он смотрел на меня, но не тем взглядом, от которого становится приятно. Нужно было дать ему время. Он же заторможенный. Глаза-тарелки, как и всегда, зрачки неподвижны. Но тут что-то зашевелилось. Зрачки. Они становились то большими, то снова маленькими. В течение десяти секунд с обожанием смотрит на меня большими бархатными кругами, а потом — бац — уставится крошечными черными точками, полными ненависти; бац — снова большие, бац — крошечные. И так раз двадцать. Очень неприятно.

— Что случилось?

— Да я еще не понял, хочу ли я тебя целовать.

Расслабленность моя начала сходить на нет.

— Зачем тебе это? Неужели приятно?

— А вот этого я и слышать не хочу, — Аксель поднялся, — такое дерьмо я просто не слушаю.

Я оперлась на локти, но все еще почти лежала. Почему человек своими руками готовит почву для унижений, почему, пригласив кого-то в дом, нельзя быть уверенным, что тебя не оскорбят?

— Да я тысячу раз могла сделать из тебя котлету! — заорала я. — Неужели не понимаешь, как ты смешон? Но ведь я этого не сделала. Ну а ты что же?!

— Ну, ты точно больная! И причем сильно, хотя меня это не касается. Оставь меня в покое со всем своим дерьмом! — Взяв себя в руки, он продолжил: — Смотри, я пишу тебе телефон. Это мой психотерапевт. Можешь позвонить и подлечиться. А мне твои закидоны до фонаря.

— Засунь свой телефон себе сам знаешь куда! Идиот!

— Кладу листок вот здесь на стол и ухожу. Пока.

И он ушел, хлопнув дверью. Мы квиты.

Сначала психотерапевт мне не понравился. Высоченный, с длинными темными волосами, небрежно завязанными в хвост. Пусть бы он был маленький, с умным видом и кустистыми бровями. А у этого вид самого рьяного участника уличных концертов. Такие люди все время отравляют мне жизнь. «Хорошо, — подумала я, — если с самого начала негативную трансформацию или проекцию (как там это у них называется?) ликвидировать с помощью психотерапевта, тогда можно двигаться дальше». Кабинет такой, как я себе и представляла: обои оптимистичного абрикосового цвета, две ужасные акварели, демонстрирующие человеческую плоть, и два удобных кресла, стоящих друг против друга и покрытых оранжевыми пледами. Рядом с одним — контейнер с бумажными платками. Единственное, чего я не ожидала, так это светло-желтые кухонные приспособления, среди которых доминировала кофеварка — металлическая громадина, больше подходившая для большого кафе или для Пентагона.

Как я довольно быстро поняла, главная задача психотерапевта состоит не в конкретных предложениях по решению проблем пациентов, а в постоянной демонстрации веры в того, кому хочется в себя верить. Мой относился к своим обязанностям добросовестно. Правда, в начале каждой встречи он варил кофе с молоком. Действо длилось не меньше трех минут, и пентагоновская кофеварка гудела, тряслась, трещала и хрипела, как будто вот-вот взлетит на воздух. Приходилось орать, чтобы перекрыть все звуки, пока мой терапевтик возился с чашкой, насадкой и молочником. Если таким образом он хотел подчеркнуть мою ничтожность, то метод выбрал неплохой. Потом он с кофе в руках усаживался во второе кресло и выжидательно смотрел на меня, вытягивая верхнюю губу к краю чашки на манер жадного шотландского пони.

Сначала я считала, что он меня провоцирует или хочет выяснить, как долго я буду терпеть подобное бесстыдство. Но он вел себя всегда одинаково и совсем не собирался никого выводить из равновесия. Просто ему нравилось пить кофе, роясь в грязном белье своих пациентов. В конце концов я заявила ему, что при ставке сто двадцать марок в час этот самый кофе обходится мне, а также бедной медицинской кассе работников технических профессий не меньше чем в шесть марок.

— А какую роль деньги играют в твоей семье? — спросил терапевт. Я пожала плечами.

Каждый раз, когда я говорила ему о своей семье, у меня было подозрение, что я постоянно вру или безбожно преувеличиваю, может быть, для того чтобы подчеркнуть свою собственную важность. Все было так, как я ему рассказывала, но все равно не совсем так. К тому же я воспринимала всё не так ужасно, как это могло показаться человеку постороннему, для меня это было нормой. Если кого и интересуют деньги, так это моего терапевта. Как только медицинская касса работников технических профессий согласилась оплатить оказанные им услуги, он повысил почасовую оплату на двадцать марок. И на полном серьезе утверждал, что для меня будет лучше, если я буду оплачивать сама, по крайней мере часть расходов.

— Фиг, — сказала я, — если это кому и лучше, то только тебе.

Он опять заговорил о моих проблемах с деньгами. В конце посмотрел на меня и без всяких шуток сказал: