Мы должны были сесть парами друг против друга и смотреть в лицо партнеру целых пять минут. Сколько времени обычно мы смотрим в глаза незнакомому человеку? Секунды четыре? Наверное, четыре секунды — это даже слишком много. Чтобы не выглядеть жалким, Франк старался смотреть мрачно. А я, наоборот, мягко улыбалась. К счастью, натренировалась перед зеркалом. Приподнять нижнюю губу над челюстью, открыть верхний ряд зубов, заставить мышцы вокруг глаз застыть, а щеки, прихватив и верхнюю губу, осторожно растянуть вверх и в стороны — стоило мне так сделать, и я получала нечто, условно напоминающее милую улыбку. Я смотрела в зрачки Франку глубоким взглядом, улыбалась, переводила глаза на его рот, становясь при этом серьезной, снова погружалась в его глаза и улыбалась, пока не онемела нижняя челюсть. Ему было труднее, но он оттаял, и, когда упражнение уже было закончено и все снова сели в круг, чтобы рассказать, как они справились с заданием и какие чувства у них при этом пробудились, наши глаза все еще старались встретиться. Когда мой терапевт спросил меня, что я чувствовала, я ответила просто: «Здорово». Когда он повернулся к Франку, тот сказал: «Нормально».

Действительно просто. Если уж человек и на подобной мастерской не отыщет себе пару, то ему следует перебираться в те края, где браки заключают по родительскому сговору.

Потом опять перерыв, все вышли в сад покурить. Вот так они и стояли, взрослые люди, каждый из которых тайно считал себя самым интересным пациентом своего психотерапевта. Странный вид честолюбия — у кого больше тараканов в голове. Правда, глядя на всю эту компанию, я подумала, что самый интересный случай — это все-таки мой.

Я услышала, как социальная педагогиня Бригитта сказала социальной педагогике Марии: «Я больше ни за что не свяжусь с мужчиной, у которого нет никакого опыта в терапии». — «И я ни за что. Разве только с таким, с кем можно всё начать сначала».

Появилось двое крестьян, они шли вдоль забора и таращились на нас. Мы для них были настоящими психами. Может быть, этот дом в деревне называют домом придурков или психопатов. Все спокойно позволяли себя разглядывать, казалось, что это производит на них не больше впечатления, чем взгляды аборигенов на колониальных захватчиков.

Два следующих упражнения я снова выполняла с Франком. Но во второй половине дня он оказался недостаточно ловким, и таксист Рональд выбрал меня раньше. У высоченного Рональда были залысины и вспыльчивый характер. На этот раз нужно было по очереди говорить, как мы друг друга воспринимаем и какие выводы из этого можно сделать, при этом не имело значения, логично это или абсолютно бессмысленно. Рональд склонил голову набок и сказал:

— Я вижу вокруг твоих глаз маленькие морщинки и считаю, что ты добрый человек, который любит посмеяться.

Теперь моя очередь:

— Ты наклоняешь голову в сторону, ухмыляешься и делаешь мне комплимент, но это вовсе не комплимент, отсюда вывод: ты считаешь, что можешь со мной поразвлечься.

— А я вижу, что у тебя дергается глаз. Ты нервничаешь и боишься меня.

— Ха, — заявила я, хотя комментарии от нас не требовались, — я вижу, что ты готов прожечь меня взглядом насквозь, что, говоря со мной, ты скалишь зубы, и делаю вывод, что мой отказ тебя обидел и тебе хочется, чтобы я тебя по крайней мере испугалась.

— Я вижу, что глаз у тебя дергается еще сильнее, и делаю вывод, что ты не контролируешь ситуацию, но пытаешься сделать вид, что мои слова тебя не интересуют.

— Я вижу, как ты хватаешь меня за руку, и делаю вывод, что ты не контролируешь даже самого себя, и если только ты немедленно не уберешь грабли, я дам тебе в ухо.

— Ты, глупая коза, только попробуй!

В этот момент вмешался наш терапевт.

— Стоп, стоп! Прекратите! Что там такое? Рональд, немедленно ее отпусти! Не понял? Немедленно!

— Она меня оскорбила!

Когда Рональд меня закладывал, глаза у него были стеклянными. Я одарила его самой красивой из своих искусственных улыбок и начала массировать запястье. Запри двенадцать с виду цивилизованных взрослых людей в доме, похожем на молодежную турбазу, и через двадцать четыре часа они скатятся до уровня двенадцатилетних придурков.

На последний вечер был назначен так называемый сеанс правды, в ходе которого каждый мог высказать все, что у него на душе и что до сих пор говорить он просто не осмеливался. После многоминутного молчания выступил первый таксист:

— Я хотел сказать, что влюбился в Бригитту. А еще хотел сказать, что боюсь Анны.

— И я тоже, — в унисон подтвердили двое других.

Я была удивлена безмерно. Не знаю более слабого и жалкого человека, чем я сама. Народ явно поверил в наличие у меня тех качеств, отсутствие которых для меня уже давно не тайна.

Наверное, меня должен был насторожить тот факт, что Франк, как только пришел ко мне, сразу же снял с телевизора переднюю панель и протер стекло специальным чистящим средством. Но честно говоря, мне это понравилось. Экран на самом деле стал удивительно чистым. Боже мой, изображение оказалось просто великолепным — четким и красочным!

Имя Андреа прозвучало достаточно рано. Андреа была его великой любовью. Она его чуть не сломала, поплясала по его золотому сердцу, и эта гадина, этот кусок дерьма еще осмелилась заявить, что он плохо к ней относился. При этом кожа у нее оказалась настолько нежной, что стоило взять за руку покрепче, как тут же появлялись синяки. Фундаментом ее сексуальной силы были, видимо, глаза. Если верить Франку, то Андреа при росте около метра семидесяти ухитрялась с помощью немыслимых гимнастических трюков смотреть снизу вверх даже на лилипута. У нее был такой взгляд, что любой мужчина превращался в тряпку. Этим-то она Франка и держала. Но теперь с этой дурью покончено! Наконец-то он ее раскусил и расстался с ней окончательно и бесповоротно.

— Андреа? Не та ли это Андреа, которая когда-то была подружкой Акселя Фолльауфа?

Точно. Именно она.

— И он тоже сказал, что все кончено.

— Он? Да быть не может! — закричал Франк. — Там и за сто лет ничего не кончится. Сварганили какую-то свою «маленькую семью» и носятся с ней как с писаной торбой. Второй тип тоже по уши влюблен. Совсем больные. Если бы Аксель ее больше не любил, он бы давно переехал.

Образ зловещей Андреа со временем приобретал все новые и новые детали. Бернхард, лучший друг Франка, когда-то тоже был с ней, а потом вместе с товарищем пережил весь кошмар его драмы.

«Она, конечно, не такая ужасная, как он говорит, — признался мне Бернхард, — на самом деле она жалкая сволочонка. Когда-то с ней произошла ужасная история. По-моему, ее изнасиловали несколько солдат. Подробностей я, конечно, не знаю, но на что-то подобное она намекала».

Франк же сказал, что над ней поиздевался ее собственный отец, а в те времена, когда Аксель ошивался в таксистской пивнушке, ее изнасиловал еще и ее первый парень. Во всех троих судьба Андреа вызвала желание стать ее спасителями и избавителями, хотя ни одному из них не пришло в голову спросить, хочет ли этого она.