«А теперь она заводит каждого, но дальше дело не идет. Как только наступает ответственный момент, она тут же в кусты», — сказал Бернхард. Конечно, и сам он по уши увяз на этапе все-было-ужасно-но-теперь-я-от-этого-избавился. Этот этап мне хорошо знаком, он предшествует непосредственно фазе о-кей-сейчас-это-полная-капитуляция-а-потом-на-всю-оставшуюся-жизнь-мне-обеспечена-несчастная-любовь. У Бернхарда были брюки того же неудачного фасона, что и у Франка. У Франка целых семнадцать пар таких штанов с высокой талией, в которых мужские бедра становятся похожими на женские задницы. Других фасонов он вообще не носил. Эти штаны шила Андреа. Кроме ожогов на сердце и отвратительных порток большинство из ее «бывших» получили в наследство и занятия с психолекарем.

«Мне кажется, даже у Фредерика с ней что-то было», — сказал Франк. Фредерик — так звали нашего психотерапевта.

— Да, это правда, — сказал Фредерик, когда я начала его обвинять.

— Но ты же не имеешь права! Всякий знает, что делать этого ни в коем случае нельзя.

— Мне кажется, я был корректен. Все это произошло в самом начале, как только я открыл свою практику. И стоило мне почувствовать, что я влюбился в нее, я сразу же прервал курс…

— …и переспал с ней, — дополнила я, хотя мне ничего не было известно.

— Но тогда она уже не была моей пациенткой.

Прямое попадание.

— Но она все еще лечится у тебя.

— Этой истории уже восемь лет. А вернулась она ко мне всего два года назад.

— Ты считаешь, что это правильно?

— Я ведь больше в нее не влюблен. Это было ошибкой новичка. Тогда я быстро понял, что со мной случилось.

— И теперь с этим покончено?

— Абсолютно.

Не в первый раз я подумала, что нужно сменить врача. Эта мысль пришла мне в голову, когда Франк, который, среди прочего, брал сеансы из-за того, что не умел настаивать на своем, помогал Фредерику ремонтировать квартиру и получил в два раза меньше, чем второй рабочий. Но как только я представила, что врача нужно будет искать — есть ли их список в справочнике? согласится ли на это медицинская касса? — все эти сложности показались мне непреодолимыми. Поэтому я осталась у Фредерика еще на год.

В моей второй мастерской принимал участие и Аксель Фолльауф. Об этом я знала заранее, но все равно записалась. А может быть, именно поэтому. Что оказалось первой и главной ошибкой. А потом уже одно вытекало из другого.

Торговец книгами, телефон которого мне дал терапевт, подбросил меня на своей машине. Книжник был темноволос. Звали его Винфрид. Пыльно-симпатичный, умный и приятный — не подумаешь, что тоже верит в мастерские. А вот машину он водит даже хуже моей матери. Отъезжая, задел диском колеса о поребрик; на автобане мне часто приходилось хвататься за руль, исправляя его ошибки, и всякий раз он многословно благодарил, а заворачивая к дому для психов, задел живую изгородь.

Аксель уже приехал. Стоял со шмотками в прихожей. Привез с собой свою квазисемью: легендарная Андреа и мужик по имени Олаф. От Франка я узнала, что каждый из них занимается терапией не меньше пяти лет. Мастерскую они называли просто «маст».

«Эй, ты опять на масте?» — заорала Андреа, вполне светская женщина, рыжеволосой девушке. О том, что это Андреа, я догадалась сразу же, как только она на меня посмотрела: как будто мы с ней ходили в один садик и уже тогда враждовали. Она оказалась намного симпатичнее, чем я ожидала, красавица, лицо которой послужит рекламой любой косметике, а тело — любой автофурнитуре. Длинные черные волосы и большие прямые зубы а-ля Петер Хемштедт. На три класса выше, чем то, на что могут рассчитывать Аксель, Франк или этот Олаф, которого она держит про запас. И что у нее общего с этими ржавыми пауками?!

Вечером мы бросали кубик с Акселем, его «маленькой семьей», книготорговцем Винфредом и Гвидо, мужиком, напоминавшим юношескую версию Франца Йозефа Штрауса и вздрагивавшим всякий раз, как я к нему обращалась. Обычно я презрительно отношусь ко всяким таким играм, но в этот раз мне хотелось приударить за книготорговцем.

Афера с книготорговцем потерпела фиаско на следующий день, во время первого же упражнения в парах. На этот раз партнеров не выбирали. Мы выстроились в две шеренги в нескольких метрах друг от друга, а потом должны были подойти к тому, кто случайно оказался напротив. Книготорговцу досталась Андреа. Мне пришлось работать с Олафом. Он должен был определить, насколько близко он хотел бы подпустить меня к себе. Он отнесся к этому очень серьезно и заорал «стоп», когда я еще не сдвинулась с места, глубоко задумался, а потом сказал: «Приближайся медленно, еще медленнее», снова завопил: «Стоп! Назад! Назад!», разрешил подойти еще чуть-чуть и в результате остановил в паре метров от себя. Когда роли поменялись, мне можно было даже не прикидывать, на каком расстоянии я могу его терпеть. Подпустила его на метр и остановила. Сойдет. В метре от меня в такси сидят пассажиры. Все, что дальше метра, я просто не чувствую.

Потом каждый снова должен был рассказать о своей реакции на упражнение.

«Я удивился, что Анна позволила мне так приблизиться к себе», — сказал Олаф. Потом он попытался наладить обмен взглядами, но я просто смотрела через его плечо на книготорговца.

Андреа заявила: «Ах, собственно говоря, мне совсем не хочется ничего анализировать. Скажу только Винфреду, что у него хорошая улыбка. Когда он улыбается, у него на правой щеке появляется милая ямочка».

Книготорговец стал розовым и пропал для всего мира Бросился прямо на ее ружье, как слепой олень. Жаль. Он был единственным умным и интересным парнем в этой компании, симпатичным, образованным, чутким, но при этом совсем беспомощным.

Занятие во второй половине дня шло туго. Фредерик старался растормошить хоть кого-нибудь, но по непонятной причине все апатично лежали на своих круглых подушках, а если он обращался с вопросом, то отвечали односложно или упорно отмалчивались.

— А ты? Как ты себя чувствуешь, Анна?

— Я? Хорошо.

— Ты уверена? Уверена, что нет чего-то, о чем тебе хотелось бы сказать?

По его голосу было понятно, что он нервничает.

— Не-а, не-а, мне хорошо.

Работа нашего терапевта заключалась в том, что бы все время быть на шаг впереди нас, предусматривать эмоциональные спады, ликвидировать их, инсценировать ситуации и вытягивать отстающих. Может быть, это приятное чувство: держать все нити в своих руках, являться единственным обладателем полной информации и великого оздоровительного знания, а потом, в конце мастерской, гордо и одиноко отступить на задний план. Но на этот раз дело застопорилось, ничего не получалось. Фредерик раздражался все больше, наорал на Акселя, который шептался с Андреа, и закончил занятие досрочно.

Так как я не видела больше причин тратить еще один вечер на игры с кубиком, то уломала Зильке, которая на вводном занятии сказала, что хотела бы здесь научиться, наконец, говорить «нет», и она дала мне машину. Потом я позвонила своей экс-любовнице Рите. Экс-любовница, наверное, звучит как полная капитуляция в пользу сексуальных меньшинств (для Франка это было бы настоящим шоком), но следует пояснить, что росту в Рите метр девяносто два, а по профессии она автомеханик. Вся история тянулась очень недолго. И все время меня грызла совесть, потому что к тому моменту, когда мне в голову пришла идея попробовать с женщиной, я стала толстой, жирной и несчастной. Ведь отворачиваться от мужчин можно только в том случае, если выглядишь шикарно и полностью соответствуешь их представлениям об объекте стремлений и чаяний. А как только мужчины начинают выпрыгивать из штанов, имеешь право сказать: «Мне очень жаль, мальчики, но у меня другие планы». И потом позволить женщине любить себя так, как тебя еще никто никогда не любил. Я же не слишком большая потеря, я всего-навсего наглядное подтверждение теории, что в меньшинства идут одни уродки, которым просто не по плечу подцепить мужика. А кроме того, я совсем не была уверена, что интересуюсь женщинами. Пока все участницы одеты, я чувствую желание, но как только начинается раздевание, я сразу же перестаю казаться себе лесбиянкой. Может быть, в «Камелоте» я чувствовала себя хорошо только потому, что все женщины там нормально одеты. Никаких бантиков в волосах, рюшечек на воротнике или аппликаций на свитере, никаких сережек в виде миленьких медвежат. Все они смотрелись взрослыми людьми, целыми днями занимавшимися серьезным делом. Единственное исключение — лесбиянки-сатанистки, которые, возвращаясь со своих темных дьявольских тусовок, появлялись в «Камелоте» ранним утром и развлекались на танцполе, демонстрируя свои выбритые черепа, сетчатые рубашки, через которые просвечивает голая грудь, и лаковые сапоги. Рита тоже иногда ходила на черные мессы. Обещала в следующий раз взять меня с собой, но тут подвернулась мастерская. «Я иду с тобой, — сказала я ей по телефону на этот раз, — здесь тоска зеленая».