— Не только с вами, — пояснил собеседник. — Прямо сейчас ведутся разговоры и с другими такими же, как вы. В том числе и с самим Подковой.

— А не врешь? — недоверчиво спросил Раздабаров.

— А ты пойди и спроси у Подковы — был с ним такой разговор или нет. Думаю, он тебе скажет…

— Допустим, — сказал Раздабаров. — Но нам хотелось бы подробнее знать о работенке, о которой ты заикался. Что за работенка?

— Вот когда согласитесь, тогда и скажу, — пообещал собеседник. — А без вашего согласия какой смысл толковать? Завтра, в это же самое время встречаемся вновь. Очень хотелось бы, чтобы вы до завтра определились.

И собеседник удалился. А Раздабаров и Лыков остались стоять, погруженные в раздумья.

— Называется — поговорили, — произнес наконец Раздабаров. — Если это провокация, то в чем ее смысл? Определить тех, кто склонен к побегу?

— Не похоже на провокацию, — сказал Лыков. — Для провокации он говорил слишком уж откровенно. И примитивно. Тут что-то другое…

— Но что? — спросил Игнат. — Ох, сдается мне, что мы попали в нужный лагерь! В самое что ни есть гнездо… А иначе я просто не понимаю, для чего этот тип затеял с нами такой разговор.

— А что, если он не таился, а говорил все, что есть на самом деле? — предположил Лыков. — В конце концов, чем он рисковал? Что мы донесем? Ну, так мы блатные! А блатные не доносят.

— Да, но все же для чего он нам это все поведал? — пожал плечами Раздабаров. — Зачем зовет нас бежать вместе с ними? Почему они не хотят бежать одни? Для чего им такая буйная и неуправляемая орава, как блатные? Ведь хлопот с ними не оберешься.

— Ну, тут-то как раз все понятно, — ответил Лыков. — Во всяком случае, так мне кажется… Их маловато, чтобы совершить побег. А ведь это не только побег, это восстание! Разоружить охрану, взять оружие… Тут нужна массовость. Активная массовость! А блатных в лагере много. А уж какие они активные, о том и говорить не нужно. Оттого эти людишки, кем бы они ни были, и приглашают нас с тобой примкнуть к побегу. И Подкову, и всех прочих…

— Тем более что нам, блатным, и впрямь деваться некуда. По всему видно, что все равно не завтра, так послезавтра во всех лагерных убийствах обвинят именно блатных, — согласился Раздабаров. — А потому блатным только то и остается, что бежать. Нет, тут все продумано до мелочей…

— А коль оно так, то и со всем остальным тоже вроде все понятно, — сказал Лыков.

— Ты это о чем? — глянул на него Раздабаров.

— Да все о том же, — сказал Лыков. — Для чего нас сунули в этот лагерь?

— Ты думаешь, что…

— Похоже, что так оно и есть, — не сразу ответил Лыков. — Сам видишь, как дело закручивается! Скажу и насчет работенки, на которую намекал этот тип. Работенка известная — взорвать что-нибудь на Транссибе. Мост ли, тоннель, перегон, депо…

— И что, ты думаешь, блатные на это согласятся? — в раздумье спросил Раздабаров. — Вроде бы не их это почерк.

— Кто-то, может, и согласится… Ну, а не согласится, так они управятся и сами. Главное, они с помощью блатных будут на свободе. А уж там…

— Они? — глянул Раздабаров на Лыкова.

— Они, — ответил Афанасий. — Сдается мне, мы и вправду угодили в самое пекло.

— Да, но в пекле должен быть самый главный черт, — сказал Раздабаров.

— Понятное дело, что должен, — согласился Лыков.

— Но кто он, вот в чем вопрос, — в раздумье проговорил Раздабаров. — А ведь он где-то совсем рядом… Может быть, даже спит на соседних нарах.

— Не думаю, — возразил Лыков. — По-моему, самого главного черта следует искать на воле. Рассуди сам. Вряд ли вся эта беда может ограничиться одним лагерем. Что такое один-единственный лагерь? Это, знаешь ли, не масштаб…

— Да, наверно, — согласился Раздабаров. — Транссиб — он огромный, и чтобы нарушить его работу, один лагерь погоду не сделает. Тем более что даже из этого лагеря побегут не все. А уж взрывать, ломать и рушить — так и вообще мало кто захочет. Побоятся. Скорее всего выбегут из лагеря и разбегутся в разные стороны. Значит, примерно такая же буча затевается сейчас и в других лагерях. А чтобы ею руководить — тут нужно быть не в лагере, а на воле. Из лагеря особо не наруководишь.

— Но при этом кто-то из этой публики должен быть и в лагере, — сказал Лыков. — Тот, кто выполняет поручения находящегося на воле.

— И это должен быть такой человечек, который в любое время может выйти за пределы лагеря и в любое же время вернуться в лагерь обратно, — сказал Раздабаров. — А стало быть, не заключенный. Кто-нибудь из вольных…

— Или кто-то из лагерной администрации, — уточнил Лыков.

Они замолчали и посмотрели друг на друга.

— Ты думаешь, что все-таки он?.. — осторожно спросил Раздабаров.

— Думаю — да, — кивнул Афанасий. — Начальник лагеря… Давай с тобой порассуждаем. Убийство оперуполномоченного и его осведомителей — раз. Теперь вся эта суета с подготовкой восстания и уговором блатных принять в ней участие. Это два. Причем блатных поставили в такие условия, что им и деваться-то некуда кроме как бежать. Тут явно чувствуется чья-то руководящая и направляющая рука. Иначе говоря, заранее продуманный план. Это три. При этом никто не станет устраивать побег ради побега. Значит, бегунков кто-то будет ждать на воле. Это четыре. Но чтобы их ждать на воле, то и самому нужно быть там же, на воле. Это пять. А чтобы все прошло так, как задумано, между волей и лагерем должна быть связь. Надежная связь, постоянная. И, конечно, тот, кто эту связь обеспечивает и заодно руководит подготовкой побега. И этот кто-то, повторюсь, должен иметь возможность в любое время покидать лагерь и в любое же время в него возвращаться. Образно говоря: вышел из лагеря, отчитался о выполненном задании, получил новые инструкции и вернулся в лагерь. И это шесть. Ты видишь, сколько фактов указывают на начальника лагеря? Конечно, доказательств пока нет никаких, но фактов много!

Лыков умолк и перевел дух. Раздабаров какое-то время размышлял. Он находился под впечатлением той логической выкладки, которую выдал Лыков.

— И хотел бы что-нибудь тебе возразить, — наконец сказал Раздабаров, — да нечего. Вроде все правильно. Но что же нам делать? Сообщить о своих подозрениях Карагашеву? Это само собой, да вот только он будет лишь утром. Если вообще будет, а то мало ли куда его понесут ноги. А время дорого. Кто его знает,