Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И разве худо?
– Тяжко с тобой… мести ты не ищешь?
– Не ищу, – ответил Емелька. Может, оно и неправильно. Егор вон спит и видит, как бы отыскать душегуба, который матушку евонную со свету сжил. И Емельке бы надобно… все ж таки мать… и братья… малых жаль премного, за них Емелька Божине молится, хотя ж она и без молитвы деток не забидит. Но все ж… а вот мстить…
Кому?
И разве ж с того легче станет?
– И власти не жаждешь…
Емелька руками развел: и вправду, не жаждет. На кой ему власть-то? Его, вона, учили-учили приказы отдавать, чтоб с гонором должным, по-боярску, а он все никак. Хуже, чем с грамотою. Сам-то холопом был, чай, помнит, каково это. И неудобственно перед людями, страсть.
– Богатство, как понимаю, тоже не нужно?
Только и сумел Емелька, что вздохнуть: богатство… оно, может, и хорошо, когда человек и дом имеет, и землицы, и кубышку на черный день, а то и не одну. Да не в золоте счастие.
Не помогло оно хозяину.
И матушку не спасло, хотя ж ее, единственную, хозяин берег и баловал, на каждый пальчик по перстенечку, на шею – ожерелиев с каменьями, и запястья узорчатые, и заушницы золотые… где все? Сгорело? Продала Матрена Войтятовна?
Куда б не ушло, да с собою не забрали.
Емельке-то золото без нужды. Куда его девать?
Тень засмеялась.
– Выходит, сам не знаешь, чего тебе от жизни надобно…
Отчего ж не знает? Знает.
Жить.
Может, свезет и станет Емелька магиком. Потом, когда все закончится. И при Акадэмии позволят остаться, при библиотеке тутошней, в которой книг – превеликое множество. А нет, то…
…он бы по миру поездил, поглядел. Добрался бы до Северного моря, про которое дед сказывал, что морозы там до того лютые – птица на лету замерзает. И что небо порой вспыхивает нездешним пламенем, и местные люди думают, что то Хозяйка ветров двери своего дома открывает…
…или к саксонцам съездил бы, глянул на города ихние, из камня сложенные… иль на южные земли, где море черное, что деготь, и люди такие ж живут. Младенчик как на свет родится, так его в том море и купают, вот он и становится черен от воды, только глазья белые. И зубы.
Зубы-то понятно – откудова они у младенчиков? А почему глазья не чернеют, Емелька до сих пор не разумел. Но, глядишь, доберется и самолично глянет.
Может, заклеивают чем?
– Хочешь, страх твой заберу? – предложила тень, которая глядела насмешливо. Вот хоть не видел Емелька лика ее, а шкурой своей чуял – веселится. И веселье то дурное, что Егорово тогдашнее, за которое тот и битым бывал.
– Нет, – покачал головой Емелька.
– Почему же? Ты его побороть не способен, а я заберу. Силу обретешь, и немалую. Твои-то братья пусть и одаренные, но дар у них слабый. А в тебе огонь кипит. Видать, была в мамке твоей азарская кровь…
Может, и была.
Кто знает, откудова ее на рынок привезли? Если кому и сказывала, то всяко не Емельке.
– …ты потому и выжил, что признал тебя огонь…
Ага… Емелька тронул рубаху, под которой скрывались рубцы. И с того признания, выходит, Емелька мало что не помер.
– …и если позволишь, то раскроется дар. Станешь магиком. Очень сильным магиком… такие родятся раз в сто лет…
Шепоток этот звучал в ушах.
– …подумай… хорошо подумай…
– Нет.
– Чего бы ты ни хотел, а с силой это получить будет легче… да и… разве тебе самому никогда не хотелось доказать остальным, что ты не хуже? Кровь-то в вас поровну течет, так отчего твое место – последнее? Отчего Егор по сей день смотрит на тебя свысока?
Неправда.
Смотрел, но то давно было, а ныне… натура у Егора такая. Молчалив, что бирюк, но то не от злости и не от того, что мыслит себя над прочими…
– Еську и того он принял. А кто таков Еська, если разобраться? Вор бывший? Гнилая душа… а его Егор уважает. И волчат, от которых вовсе не понять, чего ждать… ты же понимаешь, что кровь их порченая…
– Уходи, – вновь повторил Емелька.
Дед сказывал, что дурная мысля в дурной же голове брожение вызывает, от которого оная голова и треснуть способна.
– Твой страх делает тебя слабым и бесполезным. Что будет, когда они поймут, что ты не справишься с ним? И не они, а она…
Сердце екнуло.
Нет, Емелька справится.
Огонь… он подчинится… тем паче, если дар… если кровь азарская… вон, Кирей с огнем на раз управляется… и надо бы подойти, спросить совету… Кирей хоть и нелюдь, а из своих.
Поможет.
И если чего попросит за помощь, то всяко цена подъемною будет.
– …подумай, Емельян. Хорошенько подумай. Ты же не хочешь разочаровать царицу?
И тень отступила.
Емелька позволил ей уйти, потому как не ведал, сумеет ли остановить и как сие сделать. Он так и остался на полигоне, со свечой, которая горела ровно и ярко. Емелька закрыл глаза и протянул к огню руку…
Минул день.
И другой.
И третий. И далее, один за другим, одинаковые, что бусины на хорошем ожерелье.
Обыкновенные были.
С Милославою учили мы земли царства Росского.
Воеводства.
Города.
Поля и веси. Я и Барсуки свои на карте сыскала, подивившись, до чего крохотные оне. Нет, разумею все про масштабу и прочее, а все одно крохотные…
…с Люцианой зелья варили в новой лаборатории, каковая была побольше прежней, да при том пустовата. Сама Люциана сделалася молчаливой, а меня не замечала.
Архип Полуэктович нас по полосе гонял, правда, ныне завсегда с нами бегал, не доверяючи. А когда про огонь спросили, велел забыть все, как сон дурной.
Ага.
Забудешь тут.
…Марьяна Ивановна про увечья всякие сказывала и про то, что с ними делать.
Шла наука своим чередом.
Так и добралась до Березового дня, каковой есть праздник не праздник, а девичьей душе отдохновение. Уж не знаю, как в столицах, а в Барсуках кажная девка дня этого ждала. Когда еще позволено спросить будет Божиню о судьбе своей девичьей?
Нет, была зима.
И Святки.
И гадания, но не те… на Березовый день, в народе прозванный Бабьим, гадания самые верные. Да и не только в них дело. Помнится, сказывала бабка, что слово женское этим днем особую силу обретает.
Чего пожелает, правда, если от сердца чистого, то и сбудется.