где профессиональное обучение совмещалось с изучением партийной теории, были организованы также училища, где молодые рабочие интенсивно овладевали современными техническими навыками. Этот вид обучения подвергался резкой критике, причем почти в тех же словах, в каких раньше Ленин обличал капитализм за то, что он хочет «отнять у рабочего ночной отдых и превратить его в простой придаток машины». Не игнорировались и другие формы стимулирования труда. Широко пропагандировалось и поощрялось наградами социалистическое соревнование между заводами или коллективами рабочих. Наиболее достойные получали звание Героя Труда, дающее некоторые привилегии; был учрежден орден Трудового Красного Знамени, который вручался заводам, промышленным предприятиям, рабочим коллективам. В честь 10-й годовщины революции на заводах, фабриках и шахтах в разных районах СССР были проведены коммунистические субботники (бесплатная сверхурочная работа) по образцу ленинских.

Методы обращения с рабочими красноречиво показывают, какому сильнейшему давлению они подвергались. В ноябре 1927 года, в канун 10-й годовщины Октябрьской революции, официально было объявлено о переходе на семичасовой рабочий день. Этот шаг, провозглашенный великим достижением революции, оппозиция подвергла резкой критике как демагогическую попытку убаюкать рабочих нереальными перспективами отдаленного будущего. Но вскоре стало ясно, что за лозунгами семичасового рабочего дня кроется нечто иное. Для того чтобы с максимальной отдачей эксплуатировать заводскую технику, некоторые предприятия уже работали круглосуточно, в две смены. Сейчас же предлагалось перейти на трехсменный режим, по 7 часов смена, оставляя минимальное количество времени — всего 3 часа — на уборку и ремонт оборудования. Идея трехсменной работы не нравилась ни управляющим, ни рабочим, и вначале такой режим был введен только на текстильных фабриках, где работали в основном женщины — самая низкооплачиваемая категория трудящихся. Кстати, это означало полную отмену идеалистических запретов первых дней революции, которые впоследствии чаще нарушались, чем соблюдались, особенно когда речь шла о ночной работе женщин. В течение последующих двух лет время от времени делались заявления о необходимости перевода на трехсменную систему всех отраслей промышленности. Но такой переход чреват был множеством проблем и осложнений. Было замечено, что там, где вводили эту систему, производительность труда к концу смены постепенно снижалась; и, по-видимому, нигде, кроме отраслей легкой промышленности, на трехсменный режим практически так и не перешли.

Однако в отношениях между промышленными рабочими, с одной стороны, и нанимателями и государством — с другой, в центре внимания по-прежнему оставалась зарплата. При нэпе она в принципе устанавливалась по соглашению между рабочим и нанимателем — обычно это был коллективный договор между профсоюзом и предприятием или соответствующим учреждением. Этот принцип оставался незыблемым, хотя обе стороны признавали связь между производительностью и заработками, о чем было записано в договоре. Ситуация резко изменилась начиная с 1926 года, когда существеннейшим фактором успешного развития экономики стали считать планирование. Размер заработной платы был слишком важным моментом, чтобы исключить его из плановых расчетов или же допустить его колебания в зависимости от внешних обстоятельств. После долгой дискуссии между профсоюзами и ВСНХ, в которой обе стороны фактически отстаивали возможность совмещения планирования с заключением коллективных договоров, определение размера заработной платы стало зависеть, по сути, от двух различных факторов. Прежде всего, орган высшей власти — как правило, само Политбюро — устанавливал общий фонд заработной платы на следующий год (в период инфляции некоторое увеличение зарплаты в денежном исчислении было неизбежно) и решал, каким отраслям промышленности следует увеличить фонды. Таким образом, он не только фиксировал размеры заработной платы, которые следовало учесть в плане, но и определял, какие отрасли промышленности следует расширять. Следующим шагом было подписание коллективных договоров, которые заключались между ВЦСПС и целой отраслью промышленности или же между местными профсоюзными комитетами и отдельными предприятиями. Но, поскольку зарплата все равно не могла выйти за пределы установленных размеров, переговоры можно было вести лишь по поводу второстепенных вопросов, и поэтому обсуждение договоров сводилось скорее к обсуждению условий труда или норм производства.

Первоначальные ограничения на сдельные расценки давно уже исчезли; там, где было невозможно применять сдельные расценки, премии за перевыполнение норм стали постоянной частью оплаты. Эти нововведения были необходимы для того, чтобы увязать зарплату с производительностью труда, и требовали постоянного определения производственных норм. Когда осенью 1926 года была повышена зарплата, ВСНХ начал агитировать за пересмотр норм, что можно было отчасти оправдать мерами по рационализации и механизации, которые увеличивали производительность, не создавая дополнительных нагрузок для рабочего. Но увеличение норм гораздо чаще оказывалось средством уменьшения заработной платы. Между ВСНХ и профсоюзами на протяжении всего 1927 года шли дебаты, но они закончились тем, что была признана необходимость общего пересмотра норм. Статистические данные по зарплате за этот период не систематизированы, запутаны, а иногда и неверны. В условиях инфляции постоянные, то есть не меняющиеся в объеме или даже увеличивающиеся, денежные выплаты прикрывали падение реальной заработной платы. Совершенно очевидно, что реальная заработная плата рабочего в 1923―1927 годах медленно, но неуклонно поднималась, а на протяжении нескольких лет, начиная с 1928 года, падала, и рабочие были защищены от жесткого давления индустриализации ничуть не больше других слоев населения, зажатых железной рукой плановой экономики.

В первые годы советской власти роль профсоюзов была предметом серьезных споров. Нэп с его политикой компромиссов отказался от «милитаризации труда», в то время как все профсоюзы формально не зависели от государства. Однако эта независимость оказалась обманчивой. При нэпе «командные высоты» промышленности государство прочно взяло в свои руки и невозможно было даже помыслить, что профсоюзы, якобы все еще независимые от партии, но на самом деле полностью контролируемые большевиками, встанут в оппозицию интересам и политике рабочего государства. Впервые независимость профсоюзов была поколеблена, когда они стали заниматься проблемой повышения производительности труда. Это обязывало их принять на себя ответственность за соблюдение рабочей дисциплины и за предотвращение таких «анархических методов», как забастовки и стачки. Забастовка считалась доказательством неспособности профсоюзов проявлять бдительность и заниматься нуждами рабочих. Профсоюзы уже не могли выступать в роли безусловных защитников повседневных нужд рабочих; скорее они превратились в посредников в дебатах с партийным руководством; они старались как-то увязать сиюминутные требования рабочих с долгосрочными потребностями государственной промышленности. На фабриках и заводах контроль находился в руках «треугольника», состоящего из представителей профсоюзов, администрации и партии. Но если двое последних всегда находили общий язык, то позиция представителя профсоюза была более уязвимой, и поэтому профсоюзы иногда обвиняли в том, что они идут на поводу у администрации.

Более того, по мере быстрого роста числа рабочих и членов профсоюзов сам характер профсоюзов исподволь менялся. Представление о том, что большинство заводских рабочих — это классово сознательные пролетарии и среди