Заметив беспокойство гостя, после обычного приветствия лукумон сказал:

– Я хочу тебе представить моих предков – воинов, жрецов, строителей городов. Вот мой покойный отец Телеф, да будут к нему милостивы подземные боги. В день его похорон изображения предков участвовали в процессии. Остальное же время они находятся здесь, чтобы и мои ближние, и я могли ощущать их постоянное присутствие и поддержку.

– Мы тоже чтим предков, – отозвался Эней. – Они живут в моей памяти. Прадед Ассарак, дед Капис. Отца моего звали Анхизом. Я вынес его из горящей Трои на плечах. Теперь у нас нет родины. Я оставил сына и спутников в укрепленном лагере в низовьях Тибра и отправился за помощью к Эвандру. Он и послал меня к тебе.

– Весь остаток моей жизни я буду его за это благодарить! – воскликнул Тархон. – И не я один! Ты видел, как тебя встретили агиллейцы. Город мой невелик. Да и часть воинов придется оставить для защиты стен. Но отряд из трехсот воинов в твоем распоряжении, Эней. И я вместе с ними. Этого, конечно, мало. Но я избран главою двенадцатиградья. Нам помогут лигуры и венеты. Я сейчас же отправлю гонцов. Хорошо, что вы стоите на Тибре. Мы подойдем к твоему лагерю с моря. И никто не осмелится нам помешать, ибо у латинян и рутулов нет кораблей. У тебя будет три с половиной тысячи воинов. На тирренов ты можешь положиться, Эней!

Венера, спустившись с высей эфирных, застала Энея в раздумье.

– Вот, – сказала она, – дар, что мною обещан тебе и создан искусством Вулкана. Можешь отныне вызывать на бой любого лаврентца, и даже отважного Турна.

Сына обняв, она положила у дуба меч, роковой для врагов, с гривою шлем, панцирь из меди цвета закатного неба, поножи легкие из сплава золота с серебром и щит, себе не имеющий равных.

Бог, взгляду которого были доступны грядущего дали и прорицанья не чужды, изобразил на щите судьбы потомков Энея: волчицу, лижущую шершавым языком младенцев, припавших к ее мохнатой груди; дев сабинских, похищенных ратью Ромула; примирение царей – зятя и тестя, – скрепляющих у алтаря союз двух народов; предателя Меттия, разорванного конями на части; этрусков Порсены, теснящих осадою город. В самом центре щита был представлен Капитолий священный[221].

Венера Прародительница (античная статуя, Лувр).

Взгляд привлекали завитки волн из червонного золота и над ними фигурки дельфинов из серебра. Щит опоясывало море. С великим искусством показана битва морская. Цезарь Август стоит на высокой корме, и пламя небесное с обеих висков охватило чело, над которым сверкает звезда его рода, а рядом Агриппа, радостно рати ведущий, награжденный астральной короной за победу на море. Против них варварский сброд, огромный и пестрый: Антоний, победитель берега алой зари, пришедший в Египет, Восток и дальнюю Бактру[222]. Друг на друга пошли корабли, и от бесчисленных весел и трехзубых носов море вокруг запенилось и закипело. Горы навстречу горам. Можно сказать, стронулись с места Киклады, чудища-боги, лающий пес Анубис против владыки морей Нептуна, против Венеры и против Минервы[223]. В рваном хитоне, с веселым оскалом Распря бредет и вслед за нею с кровавым бичом Беллона. Но вот мир торжествует победу, и Цезарь, исполняя обет, с триумфом тройным вступает в столицу. Вот он сидит на пороге святилища Аполлона, принимая дары у побежденных народов.

Среди чудес, которые разворачивают боги на голубом небесном занавесе перед глазами смертных гостей вселенского театра, нет удивительнее радуги. То ли это пестро раскрашенный лук для бессмертного ловчего, то ли цветная повязка для прекрасной богини. Но не эти сравнения пришли на ум Турну, когда он, подняв голову, увидел огромную сверкающую дугу.

– О, Ирида, неба краса! – воскликнул он ликующе. – Кто тебе повелел пролететь на раскинутых крыльях? Кто из богов меня к оружью призвал?

Совсем недавно он выслушивал лазутчика, принесшего весть из троянского лагеря: Эней с частью троянцев отплыл на двух кораблях вверх по Тибру и, видимо, проник до далекой твердыни Корифа[224]. Кто-то надоумил его вступить в переговоры с такой же перелетной птицей, как он сам, – с этим пеласгом Эвандром, слепившим гнездо в излучине реки на холмах. Еще тогда Турн подумал: «Хорошо бы в отсутствие вождя обрушиться на лагерь всем войском». Едва подумал – вот и радуга, сулящая радость победы, знак того, что мысль верна.

Поручив лазутчику продолжать следить за Энеем, Турн отпустил его и призвал трубачей. Они вскинули свои длинные трубы, и над равниной разнесся призывный звук. И вот уже несметная рать уверенно движется к троянскому лагерю. Так же катится Ганг, когда семь в нем сольется притоков. Так же и Нил молчаливый на берегах оставляет жирный свой ил, чтоб в привычное русло вернуться.