и льнет, прижимаясь голой грудью к моей груди. Трется сосками о мою футболку. С моих губ срывается исключительно мученический стон прямо в ее губы, замершие напротив. В миллиметрах. Я сгребаю ее в охапку, чтобы никакой волной больше не унесло.

— А тут холодно… — шепчет.

— То-то же. Накупалась, надеюсь? — ухмыляюсь.

— Еще не совсем.

— Но хотя бы остыла?

— Кажется.

— А протрезвела? — сильнее сжимаю руку на ее талии, покачнувшись с очередным прибоем.

— Не думаю, — трется своим носиком о мой нос Карамелька. Перебирает пальчиками волосы на затылке и дрожит. Не знаю, от холода или от возбуждения, но ее дрожь передается и мне. Зеркалит в каждой клеточке. Так близко, так нежно, так заманчиво…

Надо притормозить, Серый. Вытащить ее из воды и увести в номер. Загнать в горячий душ, а потом по уши укутать в куеву тучу полотенец и обмотать десятью одеялами, чтобы даже если очень сильно захочу, не смог добраться до ее дурманящего тела. Надо, да, но…

— Сереж, — говорит Стеф, касаясь подушечкой указательного пальца моей нижней губы.

— Да?

— Поцелуй меня.

Я стискиваю зубы с трудом сдерживая желание взвыть. Смотрю на ее губы. Она хочет моей мучительной и медленной смерти! Изнывая от желания и корчась от боли в посиневших яйцах.

— Милосердней было бы просто меня утопить, — бурчу.

Ростовцева тихо и хрипло смеется.

За последний час я достиг полуобморочного состояние и легкого посинения. Особенно в некоторых «зонах». Сначала просит обнять, потом поцеловать — мы идем по нарастающей? Если да, то боюсь, к тому моменты, как мы дойдем до просьбы ее «отлюбить», у меня уже не будет никаких сил на сопротивление.

Но она пьяна. Мать твою, пьяна! И я не могу быть уверен в том, чья это просьба: ее или забродившего алкоголя в ее крови?

— Ну же, — встает на носочки Стеф, — ты же хочешь… я знаю, — шепчет, порхая в невесомом прикосновении своими губами по моим губам.

— Нет, — выходит резко и грубо. — Не сегодня, Стеф.

Она подпрыгивает, как от пощечины. Я хватаю ее за подбородок, заставляя поднять взгляд глаза в глаза. Ее, дурные и хмельные, смотрят на меня расфокусированным взглядом — в них медленно зреет обида. Губы девчонки поджимаются, щеки вспыхивают алым, Стеф вырывается, отпрыгивая от меня:

— Почему? — вскрикивает, прикрывая грудь руками. — Почему «нет»? Я… я устроила тут настоящий стриптиз перед тобой! Ты… ты не хочешь меня?

— Хочу. Больше всего в этой жизни хочу, Ростовцева. Клянусь!

— Тогда почему «нет»?! Я тебе противна такая, да? В этом причина? Скажи честно! — и тут же сама бросает: — Хотя можешь не отвечать. Я и так понимаю. Конечно, я и близко не дотягиваю до той дамочки из отеля, которая вешалась на тебя утром. Куда мне с ней тягаться!

— Перестань.

— Как ты вообще два года назад на меня повелся, а? — продолжает упрямо гнуть свою линию девчонка. — Как не побрезговал?! От отсутствия альтернативных вариантов? Или решил устроить себе маленькое забавное приключение — трахни коллегу? А может, вообще на спор?

— Хватит! Лучше заткнись сейчас.

— Я не хочу затыкаться! Почему ты меня отталкиваешь? Ты просил подумать — я подумала. Я хочу тебя, а ты играешь в недотрогу, что за черт, Сережа?!

Меня взрывает! Я покажу тебе: что за черт! Обязательно! Завтра утром. Когда ты протрезвеешь. И чертей покажу, и небо в алмазах, и как поступают с мелкими вертихвостками, любящими поиграть в «дам-не дам». Все покажу! Еще будешь умолять остановиться!

Я рычу и рывком подхватываю Стеф, перекидывая через плечо. Соблазнительная упругая попка замирает в считанных сантиметрах от моего лица. Ростовцева брыкается:

— Что ты делаешь? Эй, пусти меня! — бьет кулаком по моей спине.

— Мы возвращаемся в номер, — перехватываю удобней ее за ноги.

— Я не хочу в номер! — дергается Карамелька, пытаясь соскочить.

Я недолго думая приземляю ладонь на ее голую ягодицу. Раздается звонкий смачный шлепок. Стеф затихает, видимо, ошалев от ощущений. Я говорю удивительно спокойно для данной ситуации:

— Сиди и не визжи, иначе я буду шлепать тебя до тех пор, пока задница не опухнет, Ростовцева. И все оставшиеся в командировке встречи тебе придется провести стоя, потому что сесть ты просто физически будешь не в состоянии!

— Э…это насилие, запугивание и шантаж!

— Это предупреждение. Последнее китайское! — рычу и выношу ее из воды. На берегу, притормаживаю. Ставлю девчонку на ноги, подхватываю и напяливаю на нее платье, старательно отводя взгляд от груди и других привлекающих взгляд «местечек». Пихая ее трусы в карман своих джинсов, снова перекидываю капризную русалку через плечо и уношу в отель.

С равнодушным видом, будто каждый божий день на завтрак, обед и ужин таскаю женщин себе в пещеру, пересекаю лобби и заношу свое соблазнительное чудовище в лифт. Щелкаю на этаж и удивиться не успеваю, как сильно прониклась моими угрозами и притихла Карамелька, когда слышу всхлип. А затем еще. И еще один. Пятьдесят килограмм Ростовцевой у меня на плече начинают дрожать.

Не понял. Она рыдает, что ли? Твою мать, может, я хватил лишку?!

Открываю номер и заношу Ростовцеву внутрь, закрывая за нами дверь. И только тогда ставлю девчонку на ноги, разворачивая к себе лицом. Точно, рыдает. По щекам молча катятся крокодильи слезы обиды, а ее вкусные, сладкие губы дрожат. Она поджимает их и старательно отводит взгляд. Дергается.

У меня сердце обрывается и падает. В желудок. Я дебил. Подвид: идиот обыкновенный.

Я обхватываю ладонями ее лицо, заставляя посмотреть на меня, Карамелька начинает рыдать в голос, впадая в настоящую истерику. Худенькие плечи трясутся. Да она вообще содрогается всем телом с каждым новым всхлипом. Господи, пьяная женщина — это нечто невообразимое и непоследовательное!

— Стеф, — отираю подушечками больших пальцев мокрые дорожки с ее щек, — перестань. Слышишь? Я пошутил. Я мудак, Карамелька. Не плачь. Я не…

— Я… я замерзла, — выдавливает сипло, ежась. — Пожалуйста… я… я замерзла.

— Идем, — тяну ее за собой в ванную.

Завожу в душ и включаю воду. Настраиваю теплую, оборачиваюсь — Стеф стекла по стенке и, обняв колени, сидит в углу. В мокром платье, которое не сняла. Смотрит в пол и беззвучно продолжает глотать слезы. Маленькая, хрупкая, разбитая, потерянная, как ежик, бредущий в тумане. Но мой ежик. Весь до последней, самой колючей иголки!

Мое сердце сжалось и разорвалось, когда я понял, что основательно втрескался. Теперь уже официально и окончательно. Вляпался и погряз. В ней. Какой бы вредной она ни была, как бы упорно меня ни гнала — я словно верный пес, буду снова и снова возвращаться в