к своей Ксюхе. Четыре месяца назад не приехал — сейчас приеду. Она тоже в полуобмороке…

Звоню Рикошету.

— Командир, здорово! Я освободился, через две недели подъеду на службу. Мини-отпуск мне надо.

* * *

Январь 2016 г. Макеевка

— Братан!.. Сегодня пиздец был… Новый этап приехал, они там всех ломали жёстко. Пацаны видели, как они с бани выходили, кровь с палок вытирали… Они этап в бане закрыли и долбили жёстко… Кричали все — ужас! На мужиках трусы рвали и палки в жопы хотели засунуть… — говорит по телефону Стас из Еленовки.

Я сижу на съёмной хате. Обнимаю Ксюху. У меня всё хорошо. Тепло, сытно… Сплю, правда, плохо — рано просыпаюсь. Просыпаюсь и не пойму, где я. В тюрьме? Лагере? Дома? В блиндаже? Мне всё это снится сейчас? Приснилось? Какое-то постоянное напряжение, никак не могу расслабиться. Как что-то не отпускает меня. Как будто вот-вот моя жизнь закончится… Страх…

Как только вышел, я достал начку и поехал по зонам, посещая своих друзей, что были рядом. Зашёл на свиданку на 57-ю, правда, к концу второго часа общения мне стало немного не по себе, показалось, что меня могут не выпустить по какому-нибудь недоразумению. Постоянно захожу по пути в церковь, которая попадается по дороге, и благодарю Бога за всё.

— …Пиздец. — Что ещё я мог сказать Стасу?

Паше я рассказал о беспределе, который происходил у нас на зоне. Паша сказал, что события в Еленовке заинтересовали Захарченко, и он попросил весь мой рассказ напечатать и передать ему. Времени на встречу со мной у него нет, но почитать он сможет. Получилось два печатных листа.

Добрый посоветовал встретиться перед этим с братвой. Рассказать, что я собираюсь делать, типа так будет правильно. Я приготовился к тому, что мне будут говорить, что жаловаться Захарченко не стоит, так как этим «можно наломать движ» — типичная отговорка блатных, которые ничего делать не хотят. Мне было похуй, даже если я войду в жёсткий клинч с ментами и блатными одновременно — там, на Еленовке, калечат людей, и я им могу помочь.

Братва поддержала моё решение. Надо сказать, что пацаны произвели приятное впечатление.

По словам Паши, Захар, когда читал моё письмо, очень удивлялся и всё время повторял:

— Ох, ебать… Ни хуя себе…

Затем набрал начальника управления Рязанцева и спросил:

— А ты знаешь, что у тебя в Еленовке происходит?

* * *

1 февраля 2016 года, как раз когда я ехал на место службы, мне позвонил Паша и сказал, что Захар зашёл в лагерь. Его самого оставили в оцеплении.

Что происходило дальше, я знал по восторженным рассказам зеков. Сначала Батя зашёл на штаб и спросил: знают ли они такого Владлена Татарского? Опера ответили, что знают, что я хороший парень, который им помогал. Дальше Батя спросил: как вообще дела в лагере? Всё хорошо?

Приказав всем оставаться в штабе, он со своим личным охранником без всякой свиты пошёл по зоне. Зашёл на «яму», затем на «крест», поел в столовой с котла, а потом пошёл по очереди в каждый барак.

Надо сказать, что зеки просто охуели, когда увидели вот так просто шагающего по продолу Захара. Глава Республики сел на ПВРе и попросил заварить чая. Он увидел какую-то жёлтую муть в баклашке и спросил: что это? Это была наша обычная вода. Он обошёл все жилые бараки, и, Слава Богу, зеки не стали молчать. Рассказали всё как есть: про пытки, поборы, быт, беспредел. Батя обаял всех зеков своей простотой.

Затем глава Республики вернулся на штаб и приказал построить и зеков, и сотрудников. На глазах у всех были арестованы Малый, Калашников и Козлов. На последнего зеки были злые из-за того, что деньги за УДО он взял, а вопрос не решил. В этот же вечер все трое были увезены в ДАП «роботами», хотя такое явление уже в республиках исчезло. Четырёх зеков, в том числе Степаныча, который пихал нам «балалайку», Захарченко помиловал.

Наверное, три дня мой телефон был красный от звонков разных зеков со всей Украины и ДНР. Все восхищались Захаром, просили передать ему иконы, нарды и прочие лагерные поделки. Люди так мало видят справедливости, и вот она восторжествовала! Местные сидельцы предлагали мне огромное количество денег за решение своих вопросов. В сумме — где-то около миллиона долларов. Я устал объяснять, что лично не знаком с главой, никак не общаюсь и ничем помочь не смогу.

Прокуратурой было возбуждено уголовное дело по факту избиения зеков. Конечно, дело замяли «за недостаточностью улик». Я звонил тем избитым зекам, кто освободился, и просил дать показания, но они боялись проблем. Чего конкретно они боялись, неясно, но зато я ясно понял для себя одну проблему нашего общества — похуизм и безразличие к самому себе, отсутствие самоуважения. Именно отсюда все наши беды.

На следующий день, после моего приезда на позицию, Аскольд и Крым предложили мне съездить в ДАП, повидать старых друзей — Калаша и Петровича. Они выполняли хозработы у Чечена из «Спарты».

Сразу предупредили, что бить их нельзя.

Мы сели на машины и поехали в Старый терминал. Так я попал в легендарный ДАП. Когда мы подъехали, то Козлов, Петрович и Калаш без погонов кололи дрова и варили кому-то чай.

— Только не бей! — напомнили мне.

Да я и не собирался. Бог благ к этим людям и показывает, как всё в жизни может неожиданно поворачиваться.

Из машин вышли Аскольд и остальные бойцы, все галдели:

— Где эти мрази?!

Первым мне попался Козлов.

— Кого ты там, собака, хотел заставить маршем ходить? — сказал я.

Козлов сжался и просто повторял:

— Простите, я виноват! Простите, я виноват!

Собственно, я понимал, что Козлов тут — человек случайный. Таких, как Козлов, можно любого брать и сажать. Направился к Калашу. Он был очень испуган и пятился назад. Я клацнул затвором, и Калаш закричал:

— Владлен! Я же тебя не бил! Мы ж с тобой нормально общались! Владлен! Владлен!

Он прыгнул в какую-то воронку…

— Молись, мразь, для тебя ещё ничего не закончилось, — решил я подкинуть шизы Калашу.

Подошёл к Петровичу, он был в той же форме, в которой ходил всегда, стоял с опущенными глазами.

— Петрович, видишь, как бывает?

— Да…

— Помнишь, я тебе говорил, что Калаш — конченый маньяк и вкружит тебя в неприятности?

— Да…

— Ты что тогда сказал?

Петрович молчал.

— Ты сказал, что такие офицеры тоже нужны! Тебе нужны маньяки? Значит, ты сам такой же! — Я влепил ему звонкую