Джулия невольно опустила голову: точнее не скажешь. И если речь о внутренних достоинствах то уж, конечно, тиранихе здесь не место. Но Марена заняла бы его по праву. Даже ее единственный грех был совершен от искренней любви. Значит, Джулия была права: сестра просто воплощает некий неоспоримый идеал.

— А зачем непременно идеалы?

— Чтобы они обретали осязаемые черты…

— Зачем?

Фацио не ответил. Джулия прошла еще немного вглубь галереи, но фрески закончились. И последняя была не завершена — лишь несколько цветных пятен и угольная разметка. Она вновь повернулась к Соврано:

— А что будет здесь? Снова воплощение идеалов?

Фацио кивнул:

— Так заведено. Я отпустил художника. Он вернется к работе по окончанию траура.

Джулия лишь смущенно улыбнулась:

— И вновь нарисует мою сестру. Это неизбежно…

Фацио помрачнел. А, может, это закатные лучи ушли из галереи, и стало холодно и неуютно.

И в груди вдруг затянулось узлом: неужели он хотел так упрекнуть? Иначе, зачем все это? Джулия подняла голову:

— Я никак не подхожу под идеал. Вы это хотите сказать? Вы специально пригласили меня сюда, чтобы сравнить меня с сестрой? Чтобы напомнить, что я занимаю чужое место? Но вы ведь знаете, что в этом нет моей вины.

Фацио покачал головой:

— Совсем не то.

— Тогда отдайте мне письмо.

Фацио пошарил под курткой на груди, вытащил свернутый вчетверо лист, протянул:

— Я больше не держу вас.

Джулия вдруг закаменела, лишь смотрела на бумагу в длинных смуглых пальцах, но боялась прикоснуться. Будто это письмо, которое она так ждала, способно обжечь или убить. Она открыто заглянула в лицо Фацио, в непроглядные черные глаза:

— Ответьте, прошу, в нем что-то дурное?

Он едва заметно подался вперед:

— Это ваше письмо. Адресованное вам. Вам и решать: дурное оно или благостное. Я лишь ознакомился с ним, как было условлено. Не больше.

Внутри все тряслось, даже колени подкашивались. Джулия не помнила в себе такого безотчетного страха. Казалось, даже перед самым отъездом она была смелее и спокойнее. Глаза щипало от подступающих слез. Она не сразу осознала, что вцепилась в теплую ладонь Фацио, крепко сжала:

— Что в нем? Скажите, умоляю! Иначе у меня сердце оборвется.

Фацио неожиданно обхватил ее за талию, притянул к себе и двумя пальцами вложил письмо в теплую ложбинку за корсажем. Прижался щекой к виску:

— Отошлите служанку, когда станете читать. Это мой совет. Ступайте. Я хочу, чтобы вы прочли.

Глава 32

Все было не так. Будто вокруг сгущался и чернел какой-то колдовской морок. Джулия не могла объяснить, почему ее сковал такой невообразимый страх, все это было на уровне едва уловимых болезненных предчувствий. Она понимала, что Фацио позвал ее в эту странную живописную галерею не просто так. Но не было никакой необходимости подчеркивать, что Джулия совсем не похожа на сестру, не похожа на возвышенный идеал. Она слишком хорошо это понимала. Но почему он попросил отослать служанку? Та все равно не умеет читать.

Джулия все же отослала Альбу с поручениями на кухню, но не из-за слов Фацио, а потому что та бросала настороженные сосредоточенные взгляды, и от этого становилось только тревожнее. Служанка сразу уловила, что что-то не так, и едва удерживалась, чтобы не начать задавать вопросы.

Джулия, наконец, осталась одна. Подозвала Лапушку, гладила, зарываясь пальцами в мягкую сизую шерсть, целовала в макушку. А зверек лишь настороженно поводил огромными ушами, сверкал золотистыми кабошонами глаз и норовил уткнуться носом в корсаж. Но сейчас привычный ритуал не принес спокойствия. Сердце все так же болезненно колотилось, а письмо под корсажем буквально прожигало, будто кислота. Джулия достала бумагу дрожащими пальцами, Лапушка тут же оживился, потягиваясь за письмом, даже подскочил за рукой.

Джулия спихнула зверька с колен:

— Да что с тобой?

Тот, конечно, не ответил, лишь продолжал с жадностью вынюхивать воздух, будто искал шлейф, оставленный бумагой. Джулия даже понюхала, надеясь уловить знакомые нотки духов сестры. Но духами совсем не пахло.

Хватит! Джулия глубоко вздохнула, поднялась, вычертила в воздухе знак, отводящий беду, и прошла к маленькому малахитовому столику, на котором стоял зажженный канделябр. Решительно пододвинула стул и села. Всего лишь письмо. Остальное — игра воображения. Она сама накрутила себя. Сама искала несуществующие предчувствия и несуществующие знаки. А Фацио… ему просто нравилось ее смущать, это его развлекало. Ведь это так очевидно.

Сургучная печать уже была сломана. Им. Джулия снова глубоко вздохнула и развернула бумагу. И в груди затрепыхалось, потеплело, когда она увидела ровные округлые буквы, выведенные знакомой рукой сестры. Писано было не в спешке, твердо, аккуратно и разборчиво, ни единой неосторожной кляксы. Это вселило уверенность, что вести будут добрые.

«Здравствуй, моя дорогая сестрица.

Я необыкновенно рада, что ты изыскала в своей тюрьме способ написать ко мне и забрать ответ. Не стану спрашивать, как ты узнала о моей тайне, теперь не слишком важно, потому что у меня есть все основания угадать — но это только к лучшему, и меня отныне никак не касается.

Ты спрашиваешь, дорогая сестрица, как обстоят дела в доме в свете новых обстоятельств. Должна сказать, что весьма сносно, потому что иного я и не ожидала. Когда все сделалось известно, Амато был в ярости, хлестал меня по щекам. Ударил няньку Теофилу, когда та полезла меня защищать. Обвинял, что не уследила, и грозился погнать из дома. Меня же грозился отправить до конца дней в монастырь, но после одумался. Теперь ему ничего не остается, как восстановить помолвку с Теоро Марки. Паола, как обычно, ворчала, поносила разными словами. Но что она теперь может?

Она обо всем догадалась в утро твоего отъезда. Уж, не ведаю, как именно. Я в ту пору и сама еще ничего не понимала, но, признаться, была рада, что меня избавили от необходимости выходить прощаться с тобой, это было бы тяжко. И, признаться честно, я вздохнула свободно только тогда, когда Фацио Соврано уехал из нашего дома. И все не могла поверить в такое счастливое избавление».

Джулия отвлеклась от письма, положила на стол, потому что сердце забилось еще чаще. Сделала глубокий вдох и вновь пробежала глазами последнюю прочитанную фразу. «Счастливое избавление»… Она прозвучала так, будто к самой Джулии не имела никакого отношения, и от этого понимания обдало холодом. Она вновь вернулась к тексту.

«Дорогая моя сестрица, несмотря на то, что я так удачно