Задняя дверь была распахнута.

Уходя на работу, я закрыла ее и заперла.

Так, во всяком случае, мне казалось. То есть, я знала, что она была закрыта, но не проверила, заперла ли я ее. Не проверила даже, на месте ли ключ, который должен торчать в замочной скважине.

Я вспомнила, как вчера подумала о том, что незваный гость должен оставить себе путь для отступления, и испуганно посмотрела на потолок. Я подумала о комнатах наверху. Что если он все еще здесь?

Я достала телефон, набрала 999, но кнопку вызова нажимать не стала.

– Есть там кто-нибудь? – крикнула я, глядя наверх и отступая в коридор, к передней двери. – Если вы здесь прячетесь, имейте в виду, я вызываю полицию. Прямо сейчас.

Сверху не донеслось ни звука. Я понимала, что если в доме кто-то есть, и этот кто-то решит перейти к насилию, я превращусь в кровавую кучку изломанной человеческой плоти, лежащую в уголке гостиной, задолго до того, как местные копы пробьются сквозь плотный поток машин на Кентиш-таун-роуд.

Приоткрыв переднюю дверь, я вернулась к лестнице и проговорила:

– Дверь на улицу открыта. Я не буду вам мешать. Я… уйду в кухню и не увижу вас.

Хорошая идея? Или глупая? Глупая, решила я.

– Или, – сказала я, – предлагаю другой план. Я выйду из дома. Выйду и встану за углом. Не стану смотреть сюда. Закройте дверь, чтобы я знала, что вы ушли.

Так я и поступила, вышла из передней двери, закрыла ее за собой, не снимая палец с кнопки вызова на телефоне. Быстрым шагом дошла до угла. Подождала десять минут. Из дома никто не вышел, во всяком случае, из передней двери.

Я вернулась назад. Осторожно вошла в дом. Задняя дверь оказалась закрытой.

Я взбежала на второй этаж, стараясь шуметь как можно громче, и никого не обнаружила. Взлетела наверх, заглянула в чердачную каморку. Нигде никого. Всё на месте.

Спустившись обратно в кухню, я поняла, что на самом деле задняя дверь не была закрыта. Незваный гость лишь притворил ее, уходя, не закрыл до конца.

Поддавшись порыву, я распахнула ее и выскочила в сад, хотя и понимала, что незваный гость мог поджидать меня там. Сбоку от кухни было небольшое бетонное патио. За ним находилась моя «лужайка» – неровный клочок травы, площадью примерно в десять квадратных футов и напоминавший параллелограмм. В дальнем конце он был шириной в шесть футов. Лужайку окружали высокие зеленые изгороди, так что летом она не получала достаточно света, а зимой была грязной и неухоженной.

Сегодня ты как следует промокла, мысленно обратилась я к лужайке, и на тебе наверняка останутся следы ботинок или туфель незваного гостя. Следов не было. Но что-то привлекло мой взгляд, и я осторожно шагнула на траву, чтобы посмотреть поближе.

Мой сад резко сужается слева, и стена с той стороны сделана из камня. В нее врезана истертая временем старинная каменная плита. Она висит низко, на уровне глаз ребенка, не слишком большая, и сделана из того же камня, что и стена. Я провела в этом доме девять месяцев, прежде чем заметила ее. На ней вырезано только «[…] САД КОЛЛЕДЖА СВ. ИОАННА», причем первое слово почти стерто временем и непогодой, и разобрать его невозможно. Стена эта на несколько столетий старше здешних домов. Викторианские строители, очевидно, сохранили этот осколок прошлого, поскольку он почти совпадал с границей одного из крохотных садиков, которые разбивали вокруг домов.

В траве у плиты с надписью что-то лежало.

Украшение, которое я оставила в хлебнице.

* * *

Полчаса спустя я сидела в комнате с чашкой чая. Брошка лежала передо мной на кофейном столике. После того, как задняя дверь была закрыта, в доме стало уютно и тепло.

Никаких сомнений, это была моя брошь, нечто вроде треугольника, в каждой вершине которого находился небольшой зеленый полудрагоценный камень. Несколько лет назад, заметив ее в лавке, где торговали старьем, я даже не подумала, что это антиквариат. Форма броши была предельно проста – треугольник с неравными, чуть изогнутыми сторонами, – но украшение показалось мне, не специалисту, удивительно современным.

Теперь брошь выглядела совершенно иначе. Вернувшись с новым приобретением в квартиру, где я тогда жила, я собиралась отдать ее в чистку. Но потом решила, что патина мне нравится, и оставила все как есть. С тех пор металл потускнел еще сильнее, и когда несколько месяцев назад я положила брошь в хлебницу, был уже совсем черным.

Теперь он сверкал. Серебро – сомневаться, что брошь серебряная теперь не приходилось, и это означало, что моя покупка оказалась куда более выгодной, чем я думала – так вот, серебро блестело так, что казалось белым. Металл не просто стал светлым, брошь выглядела так, будто ее сделали только что. Процесс, обновивший поверхность, выявил и кое-что другое. Вся брошь была покрыта рисунками. На серебро поразительно тонкими линиями был нанесен сложный кельтский узор. Сначала он показался мне слишком перегруженным, запутанным, но чем дольше я смотрела – а я провела некоторое время за этим занятием, – тем сильнее становилось впечатление, что передо мной изображение, которое я не могу понять. Оно казалось прекрасным, не от мира сего и очень древним. Вот только раньше этого рисунка на броши не было.

Как я уже упоминала, когда я ее купила, она была покрыта патиной, – но находилась на ранней стадии окисления, когда любой рисунок на металле (или дефект) становится более, а не менее заметным. Клейма проступают более четко. Когда рассматриваешь безделушку, собираясь потратить на нее свои кровные, такой узор трудно не заметить.

Так откуда же узор взялся теперь?

Я вдруг вспомнила, что мои покупки валяются посреди комнаты – я оставила их там, когда увидела распахнутую заднюю дверь. Я вскочила и бросилась к сумке. На обертке мороженого уже блестели капельки воды, свидетельствовавшие о том, что оно существенно продвинулась по пути таяния, а все из-за того, что я не экономлю центральное отопление. Продолжая раздумывать об узоре на броши, я отнесла мороженое на кухню и положила в морозилку моего дешевого маленького холодильника.

Выпрямившись, я посмотрела на хлебницу, и вдруг что-то заставило меня заглянуть в нее. Я почувствовала запах старого хлеба, но на этот раз он казался гораздо сильнее. Это было странно. В хлебнице лежал листок бумаги.

Я прекрасно понимала, что он не может оказаться тем же, который я обнаружила вчера, ведь я положила его в ящик бюро – старого и унылого предмета обстановки, принадлежавшего еще моей бабушке. Взяв листок в руки, я прочитала:

«Надеюсь, тебе понравилось то, что я сделал с этой вещью.»

Не было никакой необходимости сравнивать почерк обеих записок. Он был одним и тем же. На листке была еще строка, чуть ниже первой. Почему я сразу ее не заметила? Возможно, потому что она была не такой яркой. Но и не выцветшей…

Я смотрела на нее, чувствуя, как волосы встают дыбом, а строка, вначале едва заметная, налилась цветом и стала такой же яркой, как предыдущая: