Кора повернулась к немцу:

– Выбирайте, что душа просит.

Кору все еще захлестывала радость. Миссис Мэри О’Делл. Завтра, завтра она отправит письмо.

– Апельсинового лимоната. Спасипо. – Он снял очки и протер рукавом.

– Мне то же самое, – попросила Кора, стараясь говорить помедленнее – кто знает, хорошо ли эта женщина понимает по-английски. Кора показала два пальца: – Две бутылки, пожалуйста. Две.

Продавщица поставила на стойку холодные бутылки. Кора положила на прилавок четверть доллара, и, подняв глаза, заметила, что немец на нее смотрит. Он поймал ее взгляд и отвернулся.

Продавщица выгребла из кассы сдачу маленькими, морщинистыми руками в ярко-красных пятнах.

– Scusi, – добродушно сказала она, пошевелив пальцами. – Solo le uva[27].

Кора улыбнулась, как будто поняла, сказала «спасибо» и вслед за немцем, который нес бутылки, пошла к одному из трех пустых столиков. Вокруг жужжали мухи, но немец включил вентилятор и развернул к столу. Придвинул Коре стул с проволочной спинкой, сел сам.

– Спасибо, – пробормотала Кора.

– И фам. – Он поднял бутылку, словно салютуя.

– Вы поняли, что она сказала?

– Тшего? – Немец нагнулся поближе, чтоб вентилятор не заглушал слова.

Кора быстро глянула на женщину у стойки:

– Что она сказала про свои руки? Что это за пятна?

Вдруг какая-то сыпь. Она не решалась притронуться к напитку.

– Я не знайт итальянский, – он отпил, – но, я тумаю, она делайт вино.

Кора посмотрела на немца. У него была золотая полоска на радужке глаза – как солнечный луч.

– Вы серьезно?

Немец кивнул.

Кора перевела взгляд на женщину; та все развешивала грелки. За шестьдесят, не меньше. Золотой крестик на шее.

– Ужасно. Ее же могут арестовать.

– Ушасно. Йа.

– То есть ужасно, что она этим занимается, – уточнила Кора. – Она его продает? Как бутлегеры?

Немец улыбнулся:

– Скорей фсего для домашних. Итальянцы пьют вино как фоду.

Кора снова глянула на продавщицу:

– А если агенты придут и увидят ее руки?

– Ну, тогда ей тотшно не отмыться. – Он глотнул лимонаду. Кора с трудом удержалась от улыбки.

– Это не смешно, – сказала она. – Я правда беспокоюсь.

– Напишите сфоему сенатору. – Он поднял лимонад. – Пускай отменяйт закон Волстеда[28].

Кора закатила глаза:

– А. Так вы из «мокрых».

– А фы «сухарик»?

– Да, «сухарик». – Она села очень прямо и сняла перчатки. Хотелось пить, а бутылочка такая холодненькая, запотевшая. Следы винных пальцев не причинят Коре вреда.

Немец сузил глаза:

– И тшего? Фы бы отправляйт ее за ретшетку?

Апельсиновый лимонад оказался сладким и шипучим. Кора подержала его во рту, прежде чем проглотить.

– Если она продает яд, который разрушает семьи и жизни, – да. Отправила бы.

– Гм.

Кажется, он ей не совсем поверил. Кора не колебалась. И не таких умников убеждала. Она глотнула еще и поставила бутылку.

– С тех пор как мы избавились от пьянства, в стране стало лучше, вам так не кажется? – Она слегка повысила голос. Итальянке тоже невредно послушать. – Вы знаете, что в нью-йоркских больницах закрылись целые отделения, где раньше лежали люди, отравлявшие свою кровь? Мне кажется, это называется прогрессом.

– Сато на улицах польше стреляйт.

– Преступники – возможно, – пожала плечами Кора.

– Найн. Не фсегда. И мне сдавайтс, польше народу умирайт от паленого джина. – Он прижал бутылку к груди, к масляному пятну на фартуке. – Я потавал лутшее пиво в штате. Плескайтс в кружке, как золото. Здоровое, тшистое, хорошее пиво. Никому не вретило.

Кора набычилась:

– Вы работали в салуне?

Он поставил бутылку на стол.

– Я тержал пивной садик. В Куинсе. Хорошее место, бес гангстеров, бес перестрелок. – Он скрестил руки. – Люти приходить с детьми, с младенцами. Тшего плохо? Никто не напивайт. Моя жена с ребенком там обедала.

– Вот как, – сказала Кора.

Она не догадывалась про жену и ребенка. Теперь ей стало совсем стыдно за то, как она себя вела на прошлой неделе. И за свои дурацкие сомнения: правильно ли будет угостить его лимонадом. Она попыталась вообразить, как они живут всей семьей в тесном углу под крышей приюта. Неудивительно, что он язвит: он же лишился бизнеса. Но каждая перемена, даже если она к лучшему, имеет свои оборотные стороны. И, что ни говори, пивной садик – не место для детей.

Немец махнул рукой:

– Нефажно. Я не об этом хотел говорить. – Он сидел так близко к вентилятору, что ветерок сдувал капли пота с его широкого лба набок. – Я о фаших токументах. Не мое дело, конетшно. Но я фас впустил и теперь, я так думайт, ответшаю.

– Отвечаете? – Кора поднесла бутылку к губам.

– Йа.

– За меня?

– Йа.

Она чуть не расхохоталась:

– Очень мило с вашей стороны. – Кора хотела, как он, прислониться к спинке стула, но корсет не позволил. – Уверяю вас, со мной все будет хорошо. Я взрослая женщина.

– Фижу.

Кора поглядела на него – спокойное лицо. Неужели все-таки ухаживает? Непонятно. Только что говорил о жене и ребенке. Но Коре приходилось слышать, какие они, европейские мужчины. Он подался вперед и поставил локти на стол.

– Я просто не хотшу… Монашки не просто так сохраняйт секреты. Я тут несколько лет рапотаю, навидался тех, кто приводит девочек, и тех, кто навещайт.

– Благодарю. Эту лекцию мне уже прочитала сестра Делорес. Я понимаю, что моя мама могла быть пьяницей или… женщиной… легкого поведения. Все это я знаю, спасибо. – Ридикюль с восхитительным новым содержимым угрелся у ее бока. – Но мне неважно. У меня есть адрес. Я пришла искать ответы, и теперь я могу их найти. Вот и все, что меня волнует.

– Это хоротшо. – Брови за проволочными очками опустились. Кажется, он уже спросил, что хотел, но теперь уже Коре хотелось поговорить об этом с незнакомцем, которому она так неожиданно доверилась.

– Так что пьяница она или… или кто, мне неважно. Но, знаете, она может оказаться и вполне приличным человеком. Я помню родителей, которые приходили навещать. Некоторые были просто бедны, просто больны. Не все они были плохие люди.