Кора заметила, что Луиза все время говорит «когда приедете», а не «когда приедем», и заподозрила, что девочка не просто надеется, но рассчитывает на место в «Денишоне». Что-то будет с Луизой, если ее не возьмут, как она (и, соответственно, они) переживет долгую дорогу домой? Не то чтобы Луиза была неизменно уверена в себе. По дороге с занятий она часто критиковала себя: прыжки неряшливые, ноги слишком толстые. В то же время она так жаждала победы, что Кора понимала: другого исхода Луиза не мыслит, и ей трудно будет принять неудачу. Порой Коре хотелось предостеречь Луизу: мол, мечты не всегда сбываются; подготовить к возможному разочарованию. Но она понимала, что такие речи Луиза воспримет в штыки, и держала язык за зубами.

Между тем сама Кора не позволяла себе слишком надеяться, хоть и ждала письма из Хаверхилла, выглядывая из окна, как сова с дуба, – не идет ли почтальон? Письмо было ее последним шансом. Она уже сходила в Гринич-Виллидж, поплутала по кривым улочкам и нашла дом 29 по Бликер-стрит: всего три этажа, разделенных на несколько квартир. Кора спросила у уличного зеленщика, где найти миссию Флоренс Найт; зеленщик не знал, но спросил по-итальянски у старика, что сидел неподалеку с бочонком яблок, и тот ответил зеленщику, а зеленщик передал Коре, что означенная миссия и впрямь находилась в доме напротив лет тридцать тому назад, но теперь ее нет.

И старик, морщинистый и беззубый, смерил ее взглядом с ног до головы.

Итак, миссия Флоренс Найт испарилась; там искать нечего. Кора старалась не ждать письма отчаянно. Даже если Мэри О’Делл еще жива, даже если она не сменила адрес и у нее будет желание написать Коре, ответ придет лишь через несколько дней. Впрочем, не позже. Кора в своем письме ясно дала понять, что пробудет в Нью-Йорке не дольше трех недель. Или письмо из Хаверхилла придет скоро, или не придет вообще. Кора понимала, что второе вероятнее. Она выдержит. Она ведь не Луиза, которая не знала разочарований и хочет, чтобы все было по ее слову. Не будет ответа – может, Мэри О’Делл умерла или еще что-нибудь, – значит, Кора скажет спасибо уже за то, что ее неизвестная мать по крайней мере интересовалась ее судьбой. Довольно было бы и этого.

Пытаясь отвлечься, Кора весь остаток недели изображала туристку. Пока Луиза занималась, Кора съездила к Мемориалу Гранта. Провела целый день в Музее естествознания, побывала в нескольких галереях. Прокатилась на открытом автобусе, сходила на экскурсию в Центральный парк, где на фоне небоскребов паслась настоящая отара овец.

Но все это время ей было очень одиноко. Она не ожидала, что до такой степени. Дома она часто сидела одна: Алан на работе, дети в школе. Ей всегда нравилось заниматься своими делами: читать, думать, наводить красоту в доме. Но в Уичите у нее были и подруги, и волонтерская работа, она могла, чтоб не скучать, перекинуться парой слов с Деллой или соседкой. Здесь одиночество было другое, непрерывное и полное. Знакомых нет, бредешь в толпе по тротуарам, и нет надежды, что тебя встретят, окликнут по имени. Вот каково быть иностранцем, думала она; ни единая душа не знает, кто ты такой и откуда. Не просто неузнан – непознаваем. Коре тревожно было понимать, что без близких и знакомых она – как будто и не она вовсе.

Вот немец: он, вне всякого сомнения, иностранец – но чувствует себя в своей тарелке.

В пятницу Кора заплатила десять центов, вошла в экспресс-лифт, такой быстрый, что дух захватывало, как на аттракционах, и вознеслась на вершину «Вулворта», чтобы осмотреть город с самой высокой его точки, с шестидесятого этажа. И правда, потрясающе: еще выше, чем Кора воображала; вокруг окна, внизу – ярусами, конусами – величественные здания, каждое вдвое выше любого самого высокого здания Уичиты. Огромные мосты и статуя Свободы были так далеко, что казались маленькими, за ними синяя вода обнимала город, а вдали, кажется, было видно, как закругляется земля. Кора изумлялась этим чудесам; но все время думала о том, что отсюда, с высоты, из тишины наблюдательной кабины, город наконец выглядит подлинным, то есть совсем чужим. И, проведя столько времени в одиночестве, Кора гадала: а если на Уичиту, на знакомые равнины и на тихие улочки, где живут близкие и знакомые, взглянуть с высоты, – быть может, и тогда расстояние откроет правду?

Кора купила открытки с достопримечательностями, раскрашенными сепией. Написала Алану, мальчикам и Виоле, что город еще больше, чем она себе представляла, и что за короткое время нужно столько всего увидеть. Так оно и было. Впрочем, предстоящая неделя полного одиночества, когда по нескольку часов не вымолвишь ни словечка, кроме «простите», «спасибо» и «один, пожалуйста» (когда покупаешь билеты), вызывала у нее тоскливый ужас.

Ответа на письмо все не было, хотя времени миновало предостаточно. Каждый день, возвращаясь с Луизой из танцкласса, Кора проверяла почтовый ящик на первом этаже. Луиза получила письмо от Тео, а от родителей, отметила Кора, – ничего. Коре пришло милое письмо от Алана; он писал, что по Коре все скучают, но Уичита в июле есть Уичита в июле, и ничего особенного она не теряет. Алан писал, что ездил в Уинфилд к мальчикам, они здоровы, но очарование фермерской жизни несколько померкло, и оба с нетерпением ждут осени, чтобы сменить физический труд на умственный. Оба передают ей привет и целуют, и надеются, что она поймет, почему они не пишут: работа начинается на заре, а к вечеру они так устают, что мгновенно засыпают. «Оказывается, они знакомы с твоей юной подопечной, – писал между прочим Алан. – Сказали, что Луиза Б. «настоящая красотка», все в школе ее знали. Но, говорят, она вряд ли их запомнила, потому что со всеми парнями в школе ей было скучно. Представляешь, какая нахальная старшеклассница? Не обратить внимания на наших прекрасных сыновей! В общем, я сделал вывод, что работы у тебя там хватает. Желаю удачи».

И денег, конечно, прислал. Перевел приличную сумму на счет «Вестерн Юнион» и велел снять сразу. Так и написал: купи себе что-нибудь симпатичное, приедешь домой и будешь здесь блистать.

Видимо, Кора должна была прийти в восторг. На Бродвее она видела много больших магазинов, а в витринах полно красивых вещей: дневные платья из крепдешина, шляпки с тафтяными бантиками или изящными перьями. Дома она порой получала удовольствие, лишь потрогав новую шелковую блузку или изящную туфлю; приятно было (не без помощи хорошего корсета) стянуть талию тугим поясом. Но сейчас мысль о покупке одежды – пусть дорогой, красивой, нью-йоркской – наводила тоску. Коре не понравился тон Алана: то ли дело было в «приедешь домой», то ли в словечке «блистать», но она тотчас обессилела – не до шелка и не до тафты. Непонятно, что такое этот подарок: знак внимания или часть игры.

И вообще, у нее была идея получше.

– Фы фернулись, – сказал немец.

Он был приятно удивлен. Но глянул на часы и преградил ей дорогу.

– Месса скоро кончайт, – прошептал он. – Сестры фот-фот спускайтс.

Кора кивнула. Она все рассчитала.

– Я знаю, – сказала она. – Сегодня я не за тем.

Немец смотрел на нее выжидательно и любезно. На миг она забыла, что хотела сказать.