— Ты тоже садись, — приказал Малькольм. Теперь пистолет был у него.

— Друг мой, — заговорил Туссен Мортон, — вам придется извинить грубость Малькольма, он слишком много выпил. Но в этом не только его вина. Он увидел вас, позвонил мне, и я попросил его немного развлечь вас, но не до такой степени, конечно. С вашего позволения, скажу, что и от вас пахнет джином.

— Давай быстрее, — сказал Малькольм. — Нельзя же всю ночь рассусоливать.

— Ненавижу эту музыку, — Туссен Мортон оглядел комнату в поисках невидимых колонок, из которых мягко зазвучала барочная фуга. — Дафна, выключи это.

Наступила тишина, и все сделалось еще более странным. Музыка снаружи сквозь толстые стены не проникала. Туссен Мортон вынул из верхнего кармана пиджака маленький транзистор и полностью выдвинул длиннющую антенну, так что она уперлась в потолок. Послышался свист, а сквозь него — голоса, говорящие по-португальски, по-итальянски, по-испански. Мортон слушал все это и, чертыхаясь, пытался настроить транзистор своими исполинскими пальцами. Когда удалось поймать что-то похожее на увертюру к опере, он замер и расплылся в улыбке. «Сейчас он будет меня бить, — подумал Биральбо, неизлечимо пропитанный духом кино, — сделает музыку погромче, чтобы никто не слышал криков».

— Обожаю Россини, — сказал Мортон. — Прекрасное противоядие от засилья Верди и Вагнера.

Он поставил приемник на биде между кранами, сам сел на край и замурлыкал мелодию, не раскрывая рта. Малькольму было неудобно, а может, он чувствовал себя слегка виноватым или был немного оглушен алкоголем; он стоял, переминаясь с ноги на ногу, и держал Биральбо на мушке, стараясь не смотреть в глаза.

— Мой дорогой друг. Мой дражайший друг! — Лицо Туссена Мортона расплылось в отеческой улыбке. — Все это очень неприятно. Поверьте, и для нас тоже. Так что лучше нам закончить побыстрее. Я задаю вам три вопроса, вы отвечаете на один из них, и мы все забываем о прошлом. Вопрос номер один: где находится наша прекрасная Лукреция? Номер два: где картина? Номер три: если картины уже нет, то где деньги? Пожалуйста, не смотрите на меня так и не говорите того, что собирались. Вы настоящий рыцарь, я это понял тотчас, как увидел вас в первый раз, и вы считаете, что должны лгать нам, полагая, что это защитит Лукрецию. Конечно, рыцарю ведь не пристало посвящать первого встречного в тайны своей дамы! Но разрешите намекнуть вам, что мы знакомы с этой игрой. Мы как-то раз даже играли в нее, в Сан-Себастьяне, помните?

— Я уже несколько лет ничего не знаю о Лукреции. — Биральбо почувствовал острое отвращение, как на официальном допросе.

— Тогда любопытно, что однажды ночью вы очень поспешно выходили из ее дома в Сан-Себастьяне, да к тому же демонстрируя не самые изысканные манеры. — Туссен Мортон поднес руку к левому плечу, делая вид, будто вновь ощутил прежнюю боль. — И что на следующий день вы вместе предприняли длинное путешествие…

— Это правда? — Малькольм вздрогнул, будто резко проснувшись, поднял пистолет и впервые с тех пор, как они вошли в эту комнату, посмотрел Биральбо в лицо.

Дафна переводила свои широко раскрытые бесстрастные глаза с одного на другого, чуть моргая, как птица.

— Малькольм, — сказал Мортон, — я бы предпочел, чтобы спустя столько лет ты бы еще немного повременил сокрушаться о том, что узнаёшь обо всем последним. Успокойся. Послушай Россини. «Сорока-воровка»[21]…

Малькольм выругался по-английски и поднес дуло ближе к лицу Биральбо. Они молча смотрели друг на друга, как будто были одни в этой комнате и не слышали слов Мортона. Во взгляде Малькольма ощущалась не столько ненависть, сколько оторопь или страх и жажда знать.

— Вот почему она меня бросила, — произнес наконец Малькольм. Он не обращался к Биральбо, а просто проговаривал вслух то, о чем никогда не решался подумать. — Чтобы заполучить картину, продать ее, а деньги потратить вместе с тобой…

— Полтора миллиона долларов, может, чуть больше, как вы, конечно, знаете, — Мортон тоже придвинулся к Биральбо и заговорил тише. — Но тут есть одна маленькая загвоздка, друг мой. Это наши деньги. И мы хотим их получить, понимаете? Прямо сейчас.

— Я не знаю ни о каких деньгах, ни о какой картине вы говорите. — Биральбо откинулся на спинку дивана, чтобы Мортон не дышал ему в лицо. Он был спокоен, все еще слегка оглушенный джином, чужой этому месту и самому себе, нетерпеливый. — Зато я точно знаю, что у Лукреции тогда не было ни гроша. Совсем ничего. Я отдал ей свои скромные сбережения, чтобы она смогла уехать из Сан-Себастьяна.

— Чтобы она добралась до Лиссабона, вы хотите сказать. Или я ошибаюсь? Двое прежних любовников встречаются вновь и вместе отправляются в путешествие…

— Я не спрашивал, куда она едет.

— А вам и не нужно было. — Улыбка исчезла с лица Туссена Мортона. Теперь казалось, что он вовсе никогда не улыбался. — Я знаю, что вы уехали вместе. Знаю даже, что за рулем автомобиля были вы. Хотите, назову точную дату? У Дафны наверняка записано.

— Лукреция бежала от вас. — Уже некоторое время Биральбо страшно хотелось курить. Под пристальным взглядом Малькольма он медленно вынул из кармана пачку с зажигалкой и затянулся. — Я тоже кое-что знаю. Знаю, например, что она боялась, что вы убьете ее, как убили того парня, Португальца.

Туссен Мортон слушал его с тем бесстыдным выражением на лице, какое бывает у человека, жадно ожидающего конца анекдота, чтобы начать смеяться; он сидел немного приподняв плечи и заранее слегка улыбаясь. Наконец он захохотал, ударяя широкими ладонями по коленям.

— Вы действительно хотите, чтобы мы в это поверили? — он сурово посмотрел на Биральбо и на Малькольма, как будто желая разделить с ними весь свой праведный гнев. — Вы говорите, что Лукреция ничего не упоминала о картине, которую у нас украла? Что вы в жизни не слышали слова «Burma»?..

— Он врет, — сказал Малькольм. — Дай я с ним разберусь. Я заставлю его говорить правду.

— Успокойся, Малькольм, — Мортон отстранил его, сделав рукой с золотыми браслетами широкий и звонкий жест. — Боюсь, как бы наш друг Биральбо не оказался ловчее тебя… Вот объясните мне, сеньор… — теперь он заговорил как терпеливый и добрый, чуть ли не милосердный полицейский из фильма. — Лукреция боялась нас. Допустим. Это печально, но можно понять. Она боялась и бежала, потому что видела, как мы убили какого-то типа. Род человеческий в тот вечер потерял немного, но вы скажете, и вполне справедливо, что сейчас не время разбираться в деталях. Предположим. Но тогда я хочу понять вот что: почему наша прекрасная Лукреция, так