диалогов не выглядит достаточно правдоподобной, Жип тем не менее преподносит их таким образом, что они становятся инструментом, позволяющим сохранить смысл таким, каким его запомнил ребенок. Так, в своих репликах Жип воспроизводит детскую манеру говорить, пропуская слоги.

Другой стилистический прием Жип — активное использование настоящего времени. В свои три года Сибилла еще не умела разговаривать, но у нее есть воспоминания и до трехлетнего возраста, из чего становится ясно, что она уже усвоила язык — бретонский. Она могла бы говорить, но предпочитала этого не делать. Теория рассказчицы заключается в том, что она смутно догадывалась, что начать говорить означало приподнять завесу между ней и другими. Таким образом, она представляет себя настороженной и закрытой с раннего возраста. Когда ее привозят в Нанси, Bonne maman (по-видимому, ее прабабушка) буквально заставляет ее говорить. Под ударами девочка, к ужасу своей семьи, кричит по-бретонски. Эта сцена олицетворяет основной конфликт в ее воспитании, конфликт между ее собственными наклонностями и ожиданиями окружающих. Что касается языка, она долгое время сохраняла амбивалентность по отношению к первому языку и французскому, на котором она должна была говорить, по мнению окружающих.

Обе линии семьи Жип — аристократы, она даже наследует знаменитую фамилию (Мирабо). Эти факторы сделали ее детство во многих отношениях необычным. Начать с того, что ее семья хотела, чтобы она родилась мальчиком. Они были разочарованы тем, что прославленная фамилия Мирабо прервется на ней. Это разочарование разделяли обе семьи — и матери, и отца. В основном она знала о нем от деда, полковника-роялиста, ее любимого родственника, постоянного спутника и первого учителя, и безусловно человека, который взял на себя ее воспитание, согласно соглашению о разводе ее родителей. Этот человек, которого она так любит и которым так восхищается, дает ей для игры оловянных солдатиков, так что неудивительно, что ее детские вкусы и устремления уходят в военную сферу. Но дедушка с разочарованием уверяет ее, что, как бы она того ни хотела, маленькие девочки не ходят на войну. Жип всегда яростно отрицает какие-либо феминистские убеждения, но она передает читателю чувство неполноценности, которое ей привили, потому что она родилась дочерью, а не сыном. Она слышала, как говорили снова и снова, как плохо, что она не мальчик.

Единственный ребенок, до десяти лет она живет без друзей. Так хочет ее семья. Она проводит много времени, играя между четырьмя зеркалами, умножающими ее. Но зеркала опасны для девочки. Взрослые говорят в ее присутствии, что она некрасива, и вообще похожа на лягушку, и она тщательно изучает, критикует и не любит свой образ в этих зеркалах. Тем не менее она яростно сопротивляется женским ритуалам: девочка страдает от своих тяжелых завитых волос, пока сочувствующий кузен не отстриг их для нее, и она бунтует, когда ей хотят проколоть уши.

Жип быстро доводит повествование до десятилетнего возраста, после чего ее рассказ становится больше похожим на мемуары. Все чаще она описывает встречи с другими людьми и их самих. На контрасте с ее интерпретациями ранних воспоминаний эти описания не пытаются сохранить перспективу ребенка. Как и в случае Луизы Вайс, обтекаемое название «Воспоминания» вмещает и мемуары, и сосредоточенность на себе. Хотя в случае Жип эти части следуют одна за другой. Более трех четвертей 605-страничного двухтомника посвящены ее жизни в возрасте от десяти до четырнадцати лет. Она начинает рассказ с первого причастия, когда ей было почти десять, и завершает двумя контрастными эпизодами, имевшими место после ее четырнадцатилетия. В первом они с сообщником поливают прохожих водой из окна (проделка, свидетельствующая о том, что она еще ребенок). Во втором незнакомый военный подходит к ней на улице и приглашает на ужин (что демонстрирует, что она уже не выглядит ребенком).

До того как в одиннадцать ее отправили учиться в дневную школу при монастыре, детство Жип было заполнено частными занятиями по академическим предметам, а также уроками балета, скрипки и фортепиано. Она не так много говорит об этом, но, судя по повествованию, большая часть ее образования состояла в том, чтобы привить ей представления о важности внешнего вида и манер. Она впитывает эти инструкции и ощущение социальных запретов без особых вопросов. Если она о чем-то беспокоится, так о том, чтобы не потерять лицо и не выставить себя или свою семью в нежелательном свете неблагонравными поступками или нарядами. Она запоминает и с удовольствием подробно воспроизводит детали внешности других.

Что насчет нее самой? Личность, которую она описывает, необычна, но и весьма противоречива. Так, она обожает военных, но, как ни удивительно, признается: «Я хочу, чтобы руководили другие люди. Я ненавижу решения, размышления, вещи, за которые я должна нести ответственность»7. Это значимая для нее самой грань ее личности. Она пишет о периоде учебы в монастырской школе: «Я бы страстно хотела быть мальчиком, но в этом случае я бы ограничила свои амбиции тем, чтобы быть солдатом — без погон — в кавалерийском полку. Меня пугает сама мысль о том, чтобы руководить… Мне нравится все, что позволяет мне действовать, пока я думаю о других вещах, без ответственности, без каких-либо забот»8. Тем не менее у нее есть твердые убеждения. Если и есть что-то, что она старается подчеркнуть посредством выбора эпизодов, так это независимость ее ума. Она империалистка в семье роялистов, упрямится, когда дело доходит до того, чего она не хочет — например, отказывается прокалывать уши (хотя в конечном итоге сдается) и спонтанно осуждает своего отца за то, что тот подстрелил птицу. Ей не нравится дисциплина, и она вторит практически всем писательницам, которых в детстве отправили учиться в школу при монастыре: она не в восторге от принятых там жестких правил и зубрежки. Вместе с другом она неоднократно совершает серьезную шалость: обливает водой военный штаб. Как единственный ребенок, которого защищают и лелеют, она не боится наказания со стороны своей семьи. Ее поведение показывает, что она чувствует, что ничего дурного в ее проступках нет и быть не может и что ее семья всегда ее простит. Как юная аристократка, она не может пасть слишком низко.

И Северин, и Жип пишут, что с раннего детства и вплоть до подростковых лет обе страдали от факта, что родились девочками. Катастрофа, которой оборачивается взросление женщины, — это история, которую рассказывает в «От ребенка к человеку: история моей юности» в духе романа Габриэль Рейтер.

Как я стала той, кем стала

Известная в свое время романами о проблемах