– Господи, в Твоей руке глубины земли, и вершины гор, и море Ты создал, и сушу образовали руки Твои… Тебе отдаю все мои поступки – да послужат они Твоей славе. Сохрани меня от греха и всякого зла.

– Это уже почти наша земля… – сказал старик, cлегка придержав коня; Лютгер, в горестных раздумьях, ослабил поводья, и его лошадь, пойдя самовольным ходом, начала отставать.

– Да.

– Вернее, вскоре начнется ее дальняя окраина. Там подвластного населения нет, слишком уж опасно, – но раз-другой в год пастухи стада прогоняют.

– Да.

– Наши пастухи – наши стада, – уточнил Эртургул.

– Да.

– А выпасаем мы тут исключительно однорогих верблюдов. Трехгорбых.

– …Что? – без особого интереса или удивления произнес Лютгер после некоторой паузы.

– Ну и хвала Всевышнему, – голос Эртургула был по-прежнему невозмутим, но во взгляде промелькнула лукавая искорка. – А то я уж думал – ты и на эту весть «да» скажешь, принимая ее как должное.

– Да, – невпопад ответил рыцарь. – Скажи, достопочтенный бейлербей… Твои слова остаются в силе?

– Какие именно? – суховато осведомился предводитель туранцев. Он, как видно, вообще не привык к тому, что его слова могут подвергать сомнению.

– Вторые. О том, что христиане, купленные тобой на том караванном рынке, под моей ответственностью. А не первые, сказанные торговцам, – что ты приобретаешь их в свою собственность, как работников. Девушку же – в гарем владыки твоего бейлика… который ты и есть.

После этого они ехали молча примерно столько времени, сколько требуется, чтобы пять раз «Отче наш» прочесть. Когда же Эртургул вновь заговорил, голос его был еще более сух.

– Ты, как видно, мало с владыками общался, альп Лютгер, если думаешь, будто они своему слову могут быть не верны.

– Вовсе ни с кем не общался, кроме брата Анно, – кивнул рыцарь, – Его-то слово на вес золота и прочность стали. Да и ты, по всему судя, мало с кем из других владык общался…

И снова где-то пять «Отче наш» молча, не глядя друг на друга. Солнце уже высоко поднялось, белесое, словно само собой выжженное. Вскоре и так предстоит остановку делать, чтобы туранцы для дневного намаза колени склонили.

– Твоя взяла, альп, – усмехнулся бейлербей. – И вправду я, кроме вашего имама Анно и султана Кей-Кубада, владык не видел. Разве что в роднике, когда к нему наклоняюсь воды испить. И султан, признаюсь, свои решения менял подчас. Но мое слово твердо.

И голос его тоже отвердел. Теперь старик говорил, словно читая с развернутого перед лицом невидимого свитка:

– Все пятеро, мужчины и женщина, за кого я уплатил золото на торгах при невольничьем караване, – под твоей рукой: до тех пор, пока ты признаешь такую ответственность за них и пока они согласны на это. Когда мы, с твоей помощью, вернемся в Сёгют, я дам всем вам припасы на весь обратный путь и выделю сопровождение. Также не воспрепятствую тем из моих свободных христиан, которые захотят отправиться с тобой во владение имама Анно.

– Благодарю тебя, бейлербей, – Лютгер церемоно прижал руку к сердцу.

– Да не за что, – Эртургул усмехнулся. – Если вдруг действительно многие с тобой уйти решат, мне как раз не надо будет рисковать своими воинами, гоняя их туда-обратно для вашего сопровождения. Но не рассчитывай, что многих этим соблазнишь. Того более скажу: не рассчитывай, что те, кто был куплен в этом нашем пути, непременно захотят отправиться с тобой, а не осесть в нашем бейлике.

Он усмехнулся снова.

– Как так? – ошеломленно спросил Лютгер. И вдруг вспомнилось услышанное при работорговом караване: в Сёгют бегут рабы, и возврата их прежним хозяевам оттуда нет.

В вышине светло-серая, как пыль, птица висела на потоке неощутимой для уровня всадников ветровой струи, будто в течении ручья билась – мелко и часто трепеща крыльями, чтобы только остаться на месте. Вдруг, заметив какую-то добычу, пала на нее, как камень.

Rüttelfalke, «трепещущий ястребок» – так назывались малые хищники, очень похожие на этого, в Вареновых владениях. Они там больше не под сенью леса кормились, а прямо на крестьянских пашнях. Когда уставали трепетать в воздухе – караулили на крышах домов, даже на церковном кресте несли дозор, видимые со всех сторон, но, получается, не для их жертв.

– А вот так, – сейчас во взгляде старика не было и тени улыбки. – У нас глухое захолустье… но в столь неспокойные времена оно оборачивается убежищем. Для всех. Включая и тех, кто не чтит Пророка.

Малый ястребок снова взмыл с добычей в когтях, столь крохотной, что ее и не разглядеть было. Сразу вспомнилось славянское его название, в землях Варенов употреблявшееся столь же часто, как и немецкое, – «пустельга». Вовсе пустая это птица для сокольничего, она только мышат или птенчиков промышлять может, а то и просто насекомых козявок!

– Хочешь ли ты сказать, – медленно проговорил Лютгер, – что у вас зимми [24] – не те, кем следует править и держать в узде, а равные среди равных? И что налог джизья, который они вносят в твою казну, – это и вправду плата за защиту, а не выкуп, налагаемый на иноверцев за сохранение их жизни? Если так, то воистину дивные дела творятся в твоем бейлике, и не уверен я, что ваши шейх-уль-исламы признают их соответствующими вероучению…

Эртургул крякнул. Кажется, он не ожидал таких познаний от христианского рыцаря. Хотя чему тут дивиться, если рыцарь этот арабской речью без запинки владеет, а значит – в Святой земле много лет провел, воевал, с союзниками беседы вел, пленных допрашивал?

– Я не хочу этого сказать. Но скажи-ка мне и ты, мой многомудрый друг, – голос бейлербея вдруг сделался вкрадчив, – неужто в землях под властью имама Анно жизнь, имущество и честь иноверцев надежно защищены? И в землях других христианских властителей тоже? В твоих родовых, отеческих владениях, где бы они ни находились – что, иноверцы там равные среди равных? Люди ислама, евреи – могут они своих дочерей отдавать в христианские семьи, сами брать в жены христианских дочерей?

– А у вас – могут ли?

И они оба посмотрели туда, где бодро пылил сбоку от колонны черный осел, под легкой своей всадницей не отставая от идущих крупным шагом конных.

Отъелся за эти недели осел, отдохнул, приучился к доброму слову и ласковому понуканию вместо диких воплей и горячей плети. Нынешнюю хозяйку считал, должно быть, существом ангельской природы – и лишь в самых страшных снах видел возвращение на свою спину громогласного тяжелозадого демона в зеленой чалме.