Сцена погрузилась во мрак.

– Ну, что скажешь? – прошептал в темноте Калуччи.

Вспыхнул свет. На сцену вышел один из комиков в мешковатых штанах, изображавший врача, и миниатюрная блондинка с огромной грудью. Блондинка, игравшая пациентку, начала жаловаться на отсутствие мужского внимания.

– Мокруха мне как-то не по душе, – прошептал Ла-Бреска.

– А что делать, если другого выхода нет? – вздохнул Калуччи.

– И все же…

– Ты подумай, о каких бабках идет речь!

– В том-то и дело. Их и на троих вполне хватит, разве нет? – спросил Ла-Бреска.

– На хрена делить на троих то, что можно разделить и на двоих?

– Потому что, если мы не возьмем Дома в дело, он нас вломит. Слушай, какой смысл все по сотому разу повторять? Его надо брать – без вариантов.

– Это надо обмозговать, – опустил голову Калуччи.

– Времени в обрез. Пятнадцатое уже скоро. Дом хочет знать ответ прямо сейчас.

– Ладно, – вздохнул Калуччи, – пока передай ему, что он пойдет на дело с нами. А возьмем мы его или нет – решим потом. Может, эту падлу вообще вальнем. Я серьезно.

– Ну а теперь, дамы и господа, – раздался из динамиков голос, – позвольте с огромным удовольствием представить вам звезду Сан-Франциско, юную леди, что свела с ума немало жителей этого города у Золотых Врат, чертовку, чьи танцы заставляли краснеть благочестивое чиновничество Гонконга – краснеть, разумеется, в физическом, а не политическом смысле… Итак, позвольте пригласить на сцену мисс Анну Мэй Зонг!

В зале притушили свет. Оркестр заиграл вольную импровизацию известного блюза. Под грохот тарелок на сцену, мелко семеня ногами, выскочила кареглазая девушка в традиционном китайском наряде. Руки ее были молитвенно сложены и голова опущена.

– Ох и перетрахал я этих узкоглазых, – протянул Калуччи.

– Может, хватит болтать? – возмутился сидевший впереди лысый мужчина. – А то одни разговоры у меня за спиной – никакого удовольствия от шоу.

– Пошел ты, лысина, – отозвался Ла-Бреска.

И все же приятели замолчали. О’Брайен подался вперед. Паркер оперся на подлокотник. Однако детективы так ничего и не услышали. Капек сидел через проход, и, поскольку из-за расстояния он изначально ничего не мог разобрать, детектив просто смотрел, как китаянка медленно обнажается под музыку.

В конце ее выступления Ла-Бреска и Калуччи тихонько встали и вышли из зала. На улице они разошлись в разные стороны. Детективы тоже разделились. Паркер пошел за Калуччи, отследив его до дома, Капек «проводил» до дома Ла-Бреску, а О’Брайен отправился в участок писать отчет.

Детективы снова встретились в одиннадцать вечера. К этому времени и Ла-Бреска, и Калуччи уже крепко спали. Поглощая кофе с пирожками в закусочной, расположенной в пяти кварталах от участка, детективы пришли к общему мнению, что за вечер им удалось узнать лишь одну полезную вещь: Ла-Бреска и Калуччи собираются пойти на дело пятнадцатого марта. Кроме того, они единодушно решили, что грудь у Фриды Панцер куда как больше, чем у Анны Мэй Зонг.

* * *

Глухой сидел на диване в гостиной роскошной квартиры на Харборсайд-Овал, километрах в пяти от закусочной, в которой детективы О’Брайен, Паркер и Капек с жаром обсуждали габариты двух стриптизерш. Расположившись лицом к стеклянным раздвижным дверям, он с довольным видом потягивал из стакана виски с содовой. Занавески были отдернуты, открывая вид на мириады мерцающих во мраке городских огней и на лампы, опутывавшие ванты переброшенного через реку моста. От этих бесчисленных огоньков веяло теплом, что придавало картине за окном обманчиво весенний вид. Термометр на террасе показывал минус двенадцать.

Возле дивана, обитого дорогущей черной кожей, примостился низенький журнальный столик, а на нем – две бутылки элитного виски, одна из которых уже была пустой. Стену напротив дивана украшал подлинник Руо[15] – пусть и сделанный гуашью, но все равно очень ценный. За гигантским белым роялем сидела миниатюрная брюнетка в белой вязаной блузке и мини-юбке, снова и снова играя композицию «Сердце и душа».

На взгляд, девушке шел двадцать четвертый год. Судя по всему, недавно она сделала пластическую операцию носа. Девушка являлась обладательницей больших карих глаз с накладными ресницами и длинных черных волос, на две ладони не достававших ей до талии. Всякий раз, когда она брала фальшивую ноту, а это случалось достаточно часто, ресницы едва заметно вздрагивали. Впрочем, Глухой не спешил выражать свое недовольство. Может, у него действительно были проблемы со слухом, а может, выпитый виски притупил его внимательность. В комнате присутствовали еще двое мужчин, которые вроде бы тоже не имели ничего против звучавшей какофонии. Один из них даже пытался подпевать девушке, терзавшей фортепьяно. А она, взяв неверную ноту, начинала композицию сначала.

– У меня не получается, – жалобно промолвила брюнетка.

– Ничего, солнышко, – успокоил ее Глухой, – когда-нибудь непременно получится. Главное, не сдаваться.

Один из мужчин, невысокого роста и стройный, смуглым оттенком кожи напоминал индийца. Одетый в узкие черные брюки, белую рубаху и расстегнутый черный жилет, он сидел за раздвижным столом и печатал. Второй мужчина в облегающих джинсах и синем свитере-водолазке был высок ростом и крепко сбит. У него были голубые глаза, рыжие волосы и столь же рыжие усы. Щеки и лоб густо покрывали веснушки. Именно он и подпевал девушке звучным низким голосом.

Под звуки музыки на Глухого накатила приятная истома. Все прекрасно – второй этап его плана медленно, но верно воплощается в жизнь. Какая же все-таки блестящая задумка! Какой четкий расчет – не подкопаешься. Глухой посмотрел на девушку, улыбнулся, когда она опять допустила привычную ошибку, сыграв вместо обычного ми ми-бемоль, после чего перевел взгляд на Ахмада, склонившегося над пишущей машинкой.

– Вся красота этого этапа, – промолвил Глухой, – заключается в том, что нам никто не поверит.

– Еще как поверят, – отозвался Ахмад, растянув губы в улыбке.

– Поверят, – кивнул Глухой, – но не на этом этапе.

– Это точно. – Ахмад хлебнул виски, кинул взгляд на ножки брюнетки и снова начал печатать.

– Во сколько нам обойдется рассылка писем? – спросил рыжий.

– Ну, смотри, Бак, – промолвил Глухой, – нам их надо отправить сто штук по пять центов каждое. В общей сложности, если я ничего не путаю, получается пять долларов.

– Ты никогда ничего не путаешь, – улыбнулся Ахмад.

– Вечно я здесь сбиваюсь. Не получается, хоть тресни, – в отчаянии произнесла девушка и с досадой несколько раз нажала на одну и ту же клавишу, будто бы силясь вбить ее себе в память.