В рубке за пультом сидел Стив, остальные собрались в салоне и смотрели на экраны. Скорость по здешним меркам приличная, им попался «капилляр» с односторонним движением, где нет шанса с кем-нибудь столкнуться, – и все равно смехотворная для космического транспорта.

Когда Тина вышла в коридор, Поль оглянулся на звук задвигающейся двери и вышел следом.

– На Лейлу опять накатило, – предупредил он шепотом.

Лейлу преследовал страх, что однажды она проснется и обнаружит, что находится в своем прежнем немощном теле, в инвалидном кресле, и все перемены ей померещились, и выхода никакого нет. Бывало, что ей снились кошмары на эту тему, и тогда она, заплаканная, дрожащая в ознобе, просилась в каюту к Тине.

– Хорошо бы уговорить ее наконец на курс терапии у силарцев. Здесь на силарских станциях наверняка есть целители.

– Наверное, – Поль слегка пожал плечами, и от Тины не укрылся оттенок скепсиса в его жесте.

У Поля и Лейлы была одна общая черта: оба с недоверием, даже с некоторой подозрительностью относились к идее психотерапевтической помощи со стороны.

– А ты сам в порядке?

– Что мне сделается? – он скрестил на груди руки и прислонился к ворсистой стене.

Темноглазый, рыжеволосый, загорелый (для того чтобы кожа принимала загар, ему, как и его сестре Ольге, приходилось пользоваться специальными лосьонами), он был в потертых черных джинсах и такой же рубашке. Тонкие мальчишеские черты лица. Во взгляде сквозит постоянная, на автомате, готовность к отпору, но за ней прячется мягкость весенних сумерек, бездонных, таинственных – в Поле уживались качества, казалось бы, несовместимые. И еще в последнее время – с тех пор, как яхта нырнула в облако Тешорва – он так и излучал тревогу.

– Если у тебя какие-то предчувствия, лучше скажи. Даже если они касаются только тебя, все равно скажи. Мы воюем с «Конторой», но никто из нас не должен погибнуть, это обязательное условие. И к черту всех великих полководцев, которые побеждали, не считаясь с потерями. Никогда они мне не нравились.

– Будущее очень неопределенно, так что ничего я сказать не могу, – помолчав, ответил Поль. – А здесь еще такое место… По-своему страшное место – здесь всякие скрытые вероятности прорываются наружу.

– Ты говорил об этом Стиву?

– Да. Нашего так называемого союзника, – его лицо на мгновение свела неприязненная гримаса, – тоже стоит предупредить.

– С ним сейчас не связаться. Предупредим, когда будем на месте.

Яхта Лиргисо шла параллельным курсом по соседним «капиллярам», но кисель непроницаем для радиоволн, и даже гиперпередатчики в здешнем неправильном, по выражению Стива, пространстве – не такое уж безотказное средство связи.

– Мне с Ивеной сложно, – добавил Поль, снова понизив голос. – Во мне слишком много всякого намешано, и я слишком эгоистичный и погруженный в себя тип, чтобы какой-то девушке было со мной хорошо.

– Ты несправедлив к себе. Так тоже нельзя.

– Помнишь, что я про себя рассказывал? Каким я был трусом… Наверное, в твоем прошлом ничего похожего нет.

– Но ведь ты себя изменил, ты давно стал другим. Так не каждый сможет. Мне проще – сколько я себя помню, я всегда была одна и та же: решительная, независимая, непробиваемая. В общем, железная леди, – Тина усмехнулась. – Хотя какая там из меня, к черту, леди…

Лейла пришла к ней через полчаса. Негромкий царапающий звук, словно кошка скребется в дверь.

– Заходи, – отозвалась Тина.

Девушка держала в охапке подушку и большое стеганое одеяло. Нечувствительная к высоким и низким температурам, Тина привыкла спать не укрываясь, у нее даже своего одеяла не было.

Боком протиснувшись в каюту, Лейла бухнула сверток на край постели и уселась рядом. Она была похожа на изящную фарфоровую статуэтку, стрижка «каре» и синий лак на ногтях довершали образ, но все у нее было чужое: и белая с чуть заметным розоватым оттенком кожа, и синие глаза, и шелковистые черные волосы – все принадлежало Фелите Нирок, нелегальной иммигрантке с Яхины. «Донору» Лейлы, как называл это Живущий-в-Прохладе. Потому-то она и боялась, что в один прекрасный день ее «вернут обратно» и все опять станет как раньше.

Сам Лиргисо никаких угрызений не испытывал, даже нашел повод умиляться собственной доброте: «доноров» он убивал гуманно и безболезненно, разве это не свидетельствует о его благородстве? Лейла старательно копировала его образ мышления, и чувствовалось, что система взглядов у нее заимствованная, как одежка с чужого плеча.

Ее не покидало опасение, что здесь ее только терпят, и держалась она немного настороженно, как приблудная кошка. Вдобавок она была отчаянно влюблена в своего покровителя, а тот сейчас не нуждался в ней и обрадовался случаю сплавить ее Тине.

– Когда ты была у него на Рубиконе, он ничего обо мне не спрашивал?

– Он и так понимает, что с тобой все в порядке, раз ты с нами.

– Но ведь не спрашивал, да? Он меня не любит.

– Я думаю, ты ему не безразлична, иначе он вообще не стал бы о тебе заботиться. А что не любит – лучше радуйся. Лиргисо вполне способен своей любовью замучить насмерть. Как-то он мне пожаловался, что в Могндоэфре его преследовал злой рок: несколько раз он влюблялся всерьез, и каждый раз предмет его любви по необъяснимой причине кончал самоубийством, – Тина фыркнула. – По необъяснимой, как же!

– Почему ты смеешься над этим? – Лейла угрюмо глянула на нее из-под антрацитово блестящей челки.

– Когда ему выгодно, этот интеллектуал становится тупым, как робот с поврежденной операционкой.

– Все равно я хочу, чтобы он меня любил, – упрямо пробормотала Лейла. – Ты не можешь это понять, потому что не знаешь, что это такое.

Здесь она ошибалась. Тина, выросшая на женской половине манокарского дома, в атмосфере семейных интриг, ссор, сплетен и ревности, отлично знала, «что это такое». Насмотрелась. У ее отца, господина администратора второго уровня, было три жены, и какая между ними шла война за внимание господина! Когда Тине было девять лет, мама сломалась и умерла, не выдержав перипетий этой войны. Неизлечимая форма рака. Еще тогда Тина решила, что ей всего этого не надо. Она словно окружила себя защитной оболочкой, невидимой, но непроницаемой, а после оболочка срослась с кожей, превратилась в составную часть «я».

Тосковать из-за того, что кто-то не обращает на тебя внимания? На это Тина была не способна. Те, кто испытывал такую тоску, вызывали у нее сочувствие, но сама она оставалась вне зоны страстей: манокарское воспитание дает иногда странные результаты. Ее чувство к Стиву находилось в иной области и не очень-то походило на обычную любовь. Правда, Тина не брала это в голову: ее никогда не тянуло углубляться в собственные переживания, да еще и рассматривать их с разных сторон, – куда больше ее интересовало то, что происходит вокруг.

– У Хинара к тебе то же самое.