Все пройдет — мгновенья, годы,

Ветер северный холодный,

Южный — теплый, благовонный,

Летний дождь и снег студеный.

Сон навек мне смежил веки —

Сплю среди корней и веток…

Песню эту Перкар слышал впервые — она была прекрасна, пленительна. Эрука пел о Балати, который живет в бескрайнем лесу, блуждая по горам, о тысячах тысяч лесных богов, которые — он и не он. Песнь имела много куплетов. Казалось, она длится многие часы. Наконец, слова стали более знакомы — певец пел об альвах и о людях. Потом Эрука спел о первой встрече людей с Владыкой Леса, о деревьях, срубленных на месте будущих пастбищ, о заключенном с людьми договоре. Перкару было жаль, когда песнь завершилась — хотелось слушать и слушать без конца. Но Эрука еще запел — на этот раз более короткую песнь, входящую в повествование о Владыке Леса, которая показалась Перкару блистающей, как серебро, подаренное Вороньему Богу.

Снится мне — с гневливым шумом

Подрастает брат меньшой мой.

Смертных он бессчетно губит,

Насыщаться ими любит.

От горы, крутой и белой,

Общей нашей колыбели,

Через нивы, рощи, пашни

Бог Речной, мой братец младший,

Начинает путь — меняясь,

Аж до моря простираясь.

Через дали, через долы…

Младший брат мой, вечный голод.

С каждым сном он все сильнее,

Все прожорливее, злее.

Вижу я во сне — уж нужно

Подбирать к руке оружье…

Брат, подумал Перкар. Но Брат, которому нельзя доверять, против которого надо вооружиться. Перкара осенило: да ведь этот Брат не кто иной, как ужасная Река, Дух Воды, пожирающий ее. Тут есть оружие, и оно должно быть близко. И враг его, и оружие против него — все это тут, поблизости.

Перкар едва почувствовал, как земля задрожала, когда заговорил Владыка Леса.

— Хорошо, — прогремел Балати. — Мы добавим еще один стих к этой песне. О чем он будет?

Капака встал и заговорил слишком громко — человек, жизнь которого длится мгновения, перед богом, который живет веками.

— В наших владениях многие и многие люди остаются без земли. Люди нападают друг на друга, и я опасаюсь, что наступят ужасные времена. Местные боги говорят нам, что ты не велел заключать договор, как в прежние времена. Они говорят, что мы должны просить у тебя новые земли и угодья, которые мы могли бы возделывать. Поэтому мы пришли сюда.

Владыка Леса стал еще больше, будто туча, затмившая солнце; небо потемнело и засверкало зарницами.

— Это хорошо, что вы пришли ко мне просить земли, — прогремел Балати, — это хорошо. Много долин холмов с богами, живущими там, отдал я вам во владение, а вас поручил им. Но Балати не столь огромен, как был, и потому я отдам вам немного. Ты это понимаешь — ты, царь над людьми.

— Да, я понимаю. Но должен просить.

— Тебя уважают, тебя чтят в память твоих предков. Мы побеседуем — ты и я. Поговорим сегодня вечером — и решим. Но предупреждаю: я не могу тебе дать много.

Он сгорбился и превратился в темный холм — с рогами и единственным глазом, ярким, как у лисы. Где-то прокричал козодой.

— Идем, — послышался шепот, и кто-то потянул Перкара за рукав. — Идем. Нгангата говорит, мы должны оставить их.

Это был Атти. Неподалеку, на краю поляны, сидели, поджидая их, альвы. Нгангата уже шел к ним, ведя свою лошадь.

— Идем, — повторил Атти.

— Оставить Капаку с этим? — прошипел Апад.

Но Капака махнул рукой, повелевая им идти. Перкар неохотно поднялся, собираясь оседлать менга. Он пропустил Нгангату вперед, желая увериться, что Апад и Эрука последуют за ним. Позади молча стояли Капака и Владыка Леса: ясно было, они ожидают, пока все уйдут.

— Мне нет до всего этого дела, — сказал Эрука.

— Ты понял, что он сказал? — спросил Апад. — Он не желает ничего дать нам. Нам придется воевать, как мы и предполагали.

— Тсс, — одернул их Эрука. — Нас могут услышать. Кто знает, не подсматривают ли за нами другие боги? Или Нгангата с альвами?

Апад коротко кивнул в знак согласия, признавая свою ошибку.

Но Перкар очень близко нагнулся к уху Апада.

— Пещеры, Апад. Мы должны заглянуть в пещеры. У нас есть для этого время.

Апад старался не смотреть в глаза Перкару.

— Да, — ответил он, — я думал, что…

— Скорее, — настаивал Эрука. — Альвы будут искать нас, если мы не поторопимся.

Перкар кивнул и ускорил шаг; он шел, стараясь припомнить путь, ведущий к поляне. Ведь ему предстояло во тьме разыскивать тропинку, которая ведет к пещерам, куда он отправится с друзьями или один.

Альвы ушли недалеко от поляны; сейчас они собрались у крутого подъема, по которому карабкался ввысь лес. Здесь; на невысоком бугре, они развели костер. Богиня Огня всегда относилась к людям дружественно и была на их стороне.

Альвы также соорудили укрытия: простейшие навесы, крытые березовой корой.

— Ты думаешь, сегодня ночью будет дождь? — спросил Перкар у Атти, звавшего его под навес.

— Не сегодня ночью, но будет.

— А когда же? Надолго ли мы здесь задержимся?

К удивлению Перкара, ответил ему не Атти, а Нгангата. Оба не разговаривали с тех самых пор, как сражались в пещере.

— У Владыки Леса слабое представление о времени, — сказал Нгангата. — Возможно, нам предстоит провести тут несколько дней и ночей. Этого нельзя знать наверняка.

— Почему Владыка Леса отослал нас прочь? Почему мы не с нашим вождем?

Раздражение мелькнуло на широком лице Нгангаты: это значило, что ответы его — нечто вроде дара, который Перкар не должен воспринимать как должное. Перкар почувствовал, как краснеет, но только не от гнева. Он отступил на шаг от костра, чтобы не заметили, насколько он смущен.

— Владыка Леса плохо понимает, что такое люди, — ответил Нгангата. — Он думает, мы такие же, как Охотница или Карак.

— Он принимает нас за богов? — спросил Перкар, желая продолжить разговор с Нгангатой.

— Нет. Ворон и Охотница — боги сами по себе, но они неразрывно связаны с Балати, как листва с деревом. Или, к примеру, ясень. Каждое дерево стоит отдельно, но весь лес растет от одного общего корня.

— И он думает, что мы также связаны с Капакой?

— Да, и он не может думать иначе, — ответил Нгангата. — К тому же Капака мудр, и он сумеет лучше нас обговорить с Балати это дело. А нам позволено относить ему пищу и воду, Балати на нас и не взглянет.

— Ты говоришь, Капака мудр, — сказал Апад тихим, бесцветным голосом. — Значит, мы глупцы?