Меня отвели на два этажа ниже к кабинету, на стеклянной двери которого золотыми буквами было написано: «Доктор Стивен Дж. Палмер, главный врач». Я увидела некую мрачную, ужасную иронию в том, что хорошее поведение и вежливые вопросы не помогли мне попасть сюда, но стоило мне начать выть и брыкаться, как я тут же оказалась возле кабинета врача. Может, мне следует почаще выть. Может, пора снова превратиться в строптивого ребенка, которым я была в семь лет.

В кабинете доктора Палмера стены были отделаны деревом, а стулья обиты кожей. Повсюду лежали старинные инструменты и висели в золотых рамках дипломы на латыни. Сам доктор, уже немолодой, равнодушно смотрел на всех сквозь маленькие очки в полуободковой оправе, примостившиеся на кончике его носа, как хорошо воспитанная проволочная птичка. Запах нашатыря и страха, пронизывавший лечебницу, здесь совсем не ощущался.

Меня это возмутило. Почему ему не приходится каждый день дышать этой вонью?

Медсестры усадили меня на стул и встали за спиной, угрожающе нависая. Одна из них вручила мою книжку доктору Палмеру. У него на столе она сразу стала маленькой и потрепанной, совсем не волшебной.

– Думаю, мисс Январри теперь будет хорошо себя вести. Правда, милая? – В голосе доктора слышалась непоколебимая уверенность, свойственная сенаторам и коммивояжерам – и мистеру Локку.

– Да, сэр, – прошептала я.

Горгульи-медсестры ушли.

Доктор Палмер пошуршал папками и бумагами на столе, потом взял перьевую ручку – тяжелая и уродливая, при необходимости она вполне могла сойти за скалку, – и я застыла на месте. Мне ведь однажды уже удалось открыть дверь словами, верно?

– Итак. Книга. – Доктор постучал по обложке костяшками пальцев. – Как ты пронесла ее в палату?

– Я не проносила. Она попала ко мне через окно.

Большинство людей не в состоянии отличить правду от лепета сумасшедшего. Советую попробовать, чтобы убедиться в этом.

Доктор Палмер коротко улыбнулся, глядя на меня с жалостью.

– А, понятно. Что ж, по словам мистера Локка, резкое ухудшение твоего состояния связано с твоим отцом. Не хочешь рассказать мне о нем?

– Нет. – Я хотела забрать книгу. Хотела, чтобы меня перестали связывать и выпустили на волю, хотела найти своего пса, подругу и отца. Я хотела выхватить эту чертову ручку.

Доктор снова выдавил жалостливую улыбку.

– Он был каким-то иностранцем, верно? То ли аборигеном, то ли негром?

Я с тоской представила, как приятно было бы плюнуть ему в лицо, забрызгав эти аккуратные очки слюной.

– Да, сэр. – Я постаралась снова изобразить из себя хорошую девочку, натянуть на лицо выражение кротости и послушания, с которым столько лет спокойно жила в особняке Локка. Получилось зажато и неубедительно. – Мой отец работал… работает на мистера Локка. Он археолог и путешественник. Его часто нет дома.

– Ясно. И недавно он скончался.

Я вспомнила, как Джейн сказала мне, что Локк не Господь Бог и что она пока не будет ставить крест на моем отце. О, папа, я тоже не готова поставить на тебе крест.

– Да, сэр. Прошу вас, скажите… – Я сглотнула, пытаясь привести в порядок свою маску хорошей девочки. – Когда мне можно будет вернуться домой?

Домой. Заглавная «Д» напоминает покатую крышу дома. Когда я произнесла это слово, то имела в виду особняк Локка с его знакомыми лабиринтами коридоров, потайными чердаками и теплыми стенами из красного кирпича. Но после всего, что случилось, я вряд ли могла рассчитывать туда вернуться.

Доктор Палмер снова принялся шуршать папками, не глядя на меня. Интересно, на какой срок мистер Локк оплатил мое пребывание здесь, независимо от моего душевного здоровья?

– Пока неясно, но я бы на твоем месте не торопился. Почему бы тебе не остаться здесь на несколько месяцев? Восстановить силы, так сказать.

Я могла перечислить не меньше тридцати причин, почему мне не хочется просидеть несколько месяцев в психиатрической лечебнице, но вместо этого сказала только:

– Да, сэр. А можно… Скажите, можно мне забрать книгу? И не могли бы вы дать мне листок бумаги и перо? Мне… легче, когда я пишу. – Я изобразила робкую улыбку.

– О, пока нет. Обсудим это через неделю, не раньше, если будешь хорошо себя вести. Миссис Джейкобс, миссис Рейнольдс, будьте добры…

Дверь у меня за спиной открылась, и раздались резкие шаги медсестер. Через неделю?!

Я кинулась к столу и потянулась к гладкому корпусу ручки. Вырвав ее из руки доктора, я повернулась и тут же врезалась в медсестер. Они схватили меня, и все было кончено. Рука в накрахмаленном рукаве бесцеремонно обхватила меня за горло, а чьи-то неумолимые пальцы вырвали у меня ручку.

– Нет, прошу вас, вы не понимаете… – Я принялась царапаться. Мои босые ноги скользили по полу.

– Эфир, пожалуй, и дозу бромида. Благодарю вас, дамы.

В последнее мгновение я успела увидеть, как доктор Палмер аккуратно спрятал ручку в карман и убрал книгу в ящик стола.

Я шипела, плакала и кричала, пока меня тащили по коридорам. Я тряслась от ненависти и необходимости сделать хоть что-нибудь. Через окошки в дверях на меня смотрели чужие лица, пустые и бледные, как луна. Удивительно, как быстро можно превратиться из воспитанной леди в сумасшедшую; казалось, это дикое, безудержное существо многие годы таилось внутри меня, выжидало и било хвостом в нетерпении.

Но на свете не зря есть специальные места для содержания озверевших женщин. Меня повалили на кровать, застегнули манжеты на руках и ногах и прижали что-то холодное, липкое и влажное к моему рту. Я задержала дыхание, насколько хватило сил, но в итоге все равно провалилась в темноту, черную, как деготь.

Я не хочу в подробностях рассказывать о следующих нескольких днях, поэтому не буду.

Это были скучные, серые и длинные дни. Я просыпалась в разное время суток, чувствуя во рту тошнотворный привкус лекарств. По ночам мне снилось, будто я задыхаюсь, но не могу пошевелиться. Кажется, я разговаривала с кем-то – с медсестрами, другими пациентками, – но единственной, чье присутствие я ощущала в полной мере, была серебряная королева на монете. И ненавистные хищники-часы.

Я пыталась спрятаться от времени, заснув. Я лежала неподвижно, закрыв глаза, чтобы не видеть унылого однообразия своей палаты, и старалась расслабить все тело. Иногда у меня получалось, или, по крайней мере, я добивалась того, что какой-то отрезок времени становился еще более скучным и серым, но чаще всего у меня ничего не выходило. Чаще всего я просто лежала, уставившись на розовые вены, пронизывающие веки, и слушала, как в ушах шумит кровь.

Раз в несколько часов приходили медсестры или санитарки с расписаниями в руках. Они отстегивали меня от кровати и заставляли двигаться. Меня кормили под пристальным наблюдением, переодевали в белые накрахмаленные рубашки, мыли в жестяных корытах. Я дрожала рядом с другими женщинами, бледными, как рыбы, обнаженными и лишенными всякой таинственности. Всех нас эта процедура превращала в некрасивое подобие улиток, которых выковыряли из раковин. Я бросала на них взгляды украдкой – дергающихся, плачущих или безмолвных, как могильные камни, – и мне хотелось закричать: «Я не такая, я не сумасшедшая, мне здесь не место!» Но потом я подумала: «Может, поначалу они тоже такими не были».