— Отнесете записку вниз. Передадите тому, кто дежурит у люка. Скажете, это в № 273. Подождете ответ.

Караульный вяло вытянулся, козырнул и побрел выполнять приказ. Ричард достал бумажник и вручил Мэннингу деньги. Крупная сумма как будто не обрадовала старшего надзирателя.

— Надеюсь, у вас ничего не получится, — сказал он вдруг. — Вы всегда мне нравились, Эдуард. И ваш друг производит впечатление хорошего человека. Будет лучше, если Узник не согласится на встречу. Не желал бы я вам попасть в его сети. Это же Спрут! Зачем бы он ни понадобился, лучше обойтись без него.

— Почему вы думаете, что он нам откажет? — спросил Ричард.

— К Узнику приходят многие, приезжают даже иностранцы — русские, американцы, османы, но далеко не всех он принимает.

— А чем он, по-вашему, занимается?

— Торгует тайнами. Но это торговля в кредит, и его покупатели навсегда остаются в должниках.

— Откуда вы это знаете? — В голосе Ричарда прозвучало сомнение.

— Я надзираю за ним уже пятнадцать лет и не всегда был старым пьяницей.

Мэннинг вновь наполнил свою кружку и долго смотрел в нее, словно надеялся что-то найти на дне. Наконец вернулся посланный с запиской караульный. Старший надзиратель развернул бумажку и прочел:

— «Сокол может пройти».

Ричард вздрогнул.

— Ни черта не понятно! Какой сокол? — Мэннинг вопросительно уставился на сыщиков. — Вам это о чем-нибудь говорит?

— Сокол — это я, — признался Ричард. — Но как он узнал?

— Вот видите! Об этом я и говорил. Ему известно все, а ведь он вас даже не видел! Но еще не поздно передумать, пока вы ему ничего не должны.

Ричард не знал, что и думать. Стремительность, с которой росло число посвященных в его тайну, пугала. У молодого сыщика возникло неуютное предчувствие, что уже завтра мальчишки-газетчики будут выкрикивать на улицах заголовки: «Тайна мастера Пустельги раскрыта! Читайте в свежем номере! За талантом сыщика скрывался волшебный амулет!»

— Я все же рискну, — решил он. — Может ли Эдуард пойти со мной?

— Как хотите. Если Узник разрешит, пропустят и его.

Старший надзиратель опять позвонил.

— Проводите джентльменов в Преисподнюю, — сказал он, когда караульный вошел.

— Спасибо, Джо! — поблагодарил Стил, вставая и пожимая дрожащую руку старика.

— Не за что. Берегите себя. До свидания, молодой человек.

Ричард попрощался, и сыщики вслед за провожатым покинули кабинет старшего надзирателя.

Они шли по извилистым коридорам Ньюгейта, и Ричард дивился, как мало здесь запертых дверей. Будто попал не в тюрьму, а в парламентскую канцелярию.

— Почему у вас тут все открыто? — спросил он у проводника.

— Так это коридор для посетителей. Здесь у нас навроде музея.

— И что в нем демонстрируют?

— Всякую пакость. Посмертные маски висельников, а то и целые гипсовые головы — тех, что познаменитей. Кандалы и цепи Джека Шепарда — того молодца, который пять раз сбегал из Ньюгейта. Есть столб, к которому триста лет назад приковали монахов-католиков — так и померли паписты голодной смертью. Еще есть камера смертников — совсем как настоящая, где любой зевака за дополнительный шиллинг может посидеть-потомиться, как настоящий убивец. Можно поглядеть на инструменты из «давильни», которыми, значится, из упрямцев правду выпытывали, — но это, конечно, раньше, теперь такого не водится.

— А где содержатся узники?

— Это смотря какие. Которые поприличнее — заговорщики там или предатели короны, к примеру — наверху, там «господский» этаж. Под ними — должники, казнокрады, мздоимцы, это у нас называется «общий» этаж. А в подвалах — «давильня». Там воры, убийцы, евреи, похитители детей и прочая сволочь.

— Так нам в подвал?

— Нет, нам еще ниже. Слыхали, что мистер Мэннинг сказал? В Преисподнюю.

— Звучит не очень оптимистично.

— Так ничего хорошего там и не ждите. В Преисподней свои законы, мы туда и не спускаемся. Тамошние сидельцы сами себе сторожа. Говорят, тех, кто по ихним законам жить не хочет, они сами в клетки заключают и мордуют как захотят.

— И кто там содержится?

— А бог его знает. — Провожатый помотал головой, как бы прогоняя даже мысли о возможных обитателях Преисподней. — Всякие темные личности, которым даже в «давильне» места не сыскалось. — Он задумался. — Безумцы, ведьмы, цыгане… и, конечно, Узник.

Они приблизились к широкой решетчатой двери, за которой виднелась лестница, ведущая в подвальный мрак. Караульный снял с пояса связку ключей и отпер решетку.

— Пожалуйте, господа.

И сыщики шагнули на лестницу. По широкой дуге она уходила под землю так хитро, что поворот оставался все время футах в шести впереди. На стенах изредка попадались глиняные подсвечники с коптящими огарками свечей. Впрочем, лестница оказалась недлинной, и вскоре, миновав еще одну дверь, друзья очутились в широком помещении, по бокам которого тянулись решетки общих камер.

Стоило сыщикам войти, как из сумрака камер послышались ужасающие вопли, а между прутьями решеток просунулись десятки грязных рук. Раздались требовательные крики:

— Господа, подайте великодушно!..

— Монетку, одну монетку!..

— Деньги давай! Деньги давай! Давай деньги!..

Пахнуло невыносимой вонью месяцами не мытых тел, экскрементов и мочи. Ричард прикрыл рот ладонью, подавляя приступ тошноты.

— Проявите милосердие, господа, — посоветовал провожатый. — Киньте страждущим парочку полупенсовиков. А они купят себе кусок хлеба или бурдючок янтарного канарского.

— У кого купят? Разве тут есть лавка?

— У меня, — честно ответил страж.

Стил нашел несколько мелких монет и сунулся было к решеткам.

— Близко не подходите, сэр, — предостерег предприимчивый проводник. — Тюремная лихорадка — страшная хворь. И ужасно заразная. В прошлом году маляры красили соседний «каменный мешок», так из восьмерых семеро заболели, а двое из них и вовсе померли. Вы лучше мне сразу отдайте, а я уж им все, что надо, принесу.

Стил коротко размахнулся и бросил монетки в темноту.

— Вы получите отдельно, — сухо пообещал он.

— Как угодно.

Они миновали залу с решетками и оказались в следующем помещении. Это была большая комната, поделенная на отдельные крошечные камеры, в которых томились арестанты, удостоенные одиночного заключения. В каменный пол этого мрачного подземелья были вделаны крюки, цепи от которых тянулись в камеры. Из камер же по полу шли желоба, по которым отходы жизни заключенных стекались в общую клоаку, источающую нестерпимый смрад.