– Извини, извини. Но посмотри, что я тебе принес. – Он передает мне пончик в салфетке, все еще тепленький. – Я остановился и специально купил его, как только они открылись в семь тридцать. Он из коричневого сахара.

Я отламываю кусочек и кладу его в рот.

– Вкуснотища!

Он бросает на меня косой взгляд, когда отъезжает от моего дома.

– Так что, я сделал правильно, что задержался, правда?

Я киваю, откусывая.

– Ты точно поступил правильно, – говорю я с набитым ртом. – Эй, а у тебя есть вода?

Питер вручает мне наполовину полную бутылку воды, и я выпиваю ее залпом.

– Это лучший пончик, который я когда-либо пробовала, – сообщаю я ему.

– Хорошо, – произносит он. Затем мельком смотрит на меня и смеется. – У тебя сахар по всему лицу.

Я вытираю рот другой стороной салфетки.

– На щеках тоже, – говорит он.

– Хорошо, хорошо. – А потом становится тихо, из-за чего я начинаю нервничать. – Я могу поставить какую-нибудь музыку? – я начинаю вытаскивать свой телефон.

– По правде говоря, ты не возражаешь, если мы просто какое-то время будем ехать в тишине? Не люблю, когда в лицо орет музыка до того, как на меня подействует кофеин.

Ээ… конечно. – Не уверена, означает ли это, что он хочет, чтобы я тоже молчала. Я бы не согласилась на это маленькое путешествие, если бы знала, что придется молчать. У Питера безмятежное выражение лица, словно он капитан рыболовного судна и мы спокойно плывем посреди моря. Разве что он едет не медленно, а очень быстро.

Я сижу тихо всего десять секунд, а потом говорю:

– Постой, ты хотел, чтобы я тоже молчала?

– Нет, я просто не хотел музыку. Ты можешь разговаривать столько, сколько захочешь.

– Окей, – и потом я замолкаю, потому что как-то неловко, когда кто-то говорит тебе «ты можешь разговаривать столько, сколько захочешь». – Эй, какая твоя любимая еда?

– Мне все нравится.

– Но какая твоя любимая? Как бы, твоя любимая из любимых. Макароны с сыром или, эм, жареная курица, или бифштекс, или пицца?

– Мне это все нравится. Одинаково.

Я удрученно вздыхаю. Почему Питер не понимает идею о выборе любимой еды?

Питер имитирует мой вздох и смеется.

– Хорошо. Я люблю гренки с корицей. Это моя любимая еда.

– Гренки с корицей? – повторяю я. – Тебе гренки с корицей нравятся больше, чем крабовые ножки? Больше, чем чизбургер?

– Да.

– Больше, чем барбекю?

Питер колеблется. А потом говорит:

– Да! Теперь перестань придираться к моему выбору. Я останусь при своем.

Я пожимаю плечами.

– Хорошо, – жду, давая ему шанс спросить, какая моя любимая еда, но он молчит. Поэтому я говорю: – А моя любимая еда – торт.

– Какой торт?

– Не важно. Все виды тортов.

– Ты только что мне весь мозг вынесла за то, что не выбрал… – начинает он.

– Но так трудно выбрать только один! – выпаливаю я. – То есть, кокосовый торт, тот, что с белой глазурью, похожий на снежный ком, – он мне сильно нравится. Но я люблю и чизкейк, лимонник и морковный торт. А еще торт «красный бархат» с кремом из сырной глазури и шоколадный торт с шоколадной глазурью. – Я останавливаюсь. – А ты когда-нибудь пробовал торт из оливкового масла?

– Нет. Звучит как-то странно.

– Он очень-очень вкусный. По-настоящему сочный и бесподобный. Я приготовлю его для тебя.

Питер стонет.

– Из-за тебя я чувствую себя голодным. Надо было взять целый пакет этих пончиков.

Я открываю свой коричневый бумажный пакет и вытаскиваю бутерброд. На его сэндвиче я маркером написала «П», чтобы знать, где чей.

– Хочешь бутерброд?

– Ты сделала его для меня?

– Ну, я сделала один и для себя тоже. Было бы грубо принести только один сэндвич и есть его перед тобой.

Питер принимает бутерброд и ест его все еще наполовину завернутым.

– Вкусно, – произносит он, кивая. – Что за горчица?

Польщенная, я отвечаю:

– Пивная. Папа заказывает ее из какого-то модного кулинарного каталога. Он помешан на готовке.

– Разве ты не собираешься съесть свой тоже?

– Оставлю его на потом, – отвечаю я.

На половине пути Питер начинает то и дело обгонять проезжающие машины и постоянно поглядывает на часы, расположенные на приборной панели.

– Почему мы так спешим? – спрашиваю его я.

– Эпштейны, – отвечает он, барабаня пальцами по рулю.

– Кто такие Эпштейны?

– Старая супружеская пара, владеющая антикварным магазином в Шарлотсвилле. В прошлый раз Фил прибыл туда на пять минут раньше меня и обчистил все место. Сегодня этого не произойдет.

Впечатленная, я говорю:

– Вау, я понятия не имела, что этот бизнес настолько жестокий.

Питер ухмыляется с видом «все-это-знаю» и продолжает:

– А разве таков не весь бизнес?

Я закатываю глаза, глядя в окно. Питер все же такой Питер.

Мы стоим на светофоре, когда Питер внезапно выпрямляется и говорит:

– Вот дерьмо! Эпштейны!

Я наполовину уснула. Мои глаза распахиваются, и я кричу:

– Где? Где?

– В красном внедорожнике! На две машины впереди справа. – Я вытягиваю шею, чтобы посмотреть. Эпштейны – седовласая пара, им около шестидесяти или семидесяти. Трудно сказать с такого большого расстояния.

Как только загорается зеленый свет, Питер дает по газам и мчится во весь опор. Я выкрикиваю: «Гони! Гони!», и потом мы пролетаем мимо Эпштейнов. Мое сердце бесконтрольно бьется. Я не могу удержаться, чтобы не высунуть в окно голову и не закричать, потому что это такой кайф. Мои волосы треплет ветер, и я знаю, что на голове будет полнейший беспорядок, но мне наплевать.

– Даааа! – кричу я.

– Ты сумасшедшая, – говорит Питер, потянув меня обратно за подол рубашки. Он глядит на меня как в тот день, когда я поцеловала его в коридоре. Словно я не такая, какой он меня представлял.

Мы подъезжаем к дому, перед которым уже припарковано несколько автомобилей. Я вытягиваю голову, пытаясь получше все рассмотреть. Я ожидала увидеть особняк с коваными железными воротами и, может быть, горгулью, или две, но этот выглядит просто как обычный дом. Должно быть, я выгляжу разочарованной, потому что как только Питер припарковал машину, он говорит мне:

– Не суди распродажу недвижимости по дому. Я видел все виды сокровищ в обычных домах и всякий мусор в красивых зданиях.