— Так, так, так… — продолжал Юрий Екумович, бывший капитан полиции, а ныне старший охранник феминистского филиала «Золотая лилия». — Не узнаешь? Позабыла? А я давно о тебе знаю. И догадываюсь, зачем ты здесь объявилась. Но до встречи с тобой решил начальству тебя не выдавать.

— Чего выдавать… — шепотом сказала Галя. — Я здесь на синтезаторе играю…

— Слышал. Говорят, очаровательная девушка пришла в музыкальное сопровождение. Все здешние развратницы терзаются страстью, включая саму Маринку. Она еще тебя в сауну не затаскивала? Успеет. Видать, серьезно настраивается. А ты и правда похорошела. Повзрослела, формы настоящие приобрела. Я опытный, сквозь любую одежду вижу. Аж слюна набегает. Пойдем-ка за угол, в мою каморку. Поговорим.

От Екумовича явственно разило водкой.

— Нет. — Галю охватила паника: сгорела, попалась! — Мне надо готовиться к выступлению.

— Никто из твоих девок еще не приехал. Времени полно. Идем побеседуем, — плотоядно ухмыляясь, настаивал Екумович. — Или мне придется доложить Илляшевской о присутствии в ее ведомстве лейтенанта полиции Михайловой.

— Я не лейтенант, ушла из полиции. Зарабатываю музыкой.

— Думаю, врешь. Но вообще узнать про это мне ничего не стоит. Брякну только по мобильнику куда надо. Проще пареной репы, как говорят. Пойдем, не то пожалеешь. Илляшевская баба свирепая. За ней столько всякого-разного, чего лучше не знать.

Рослый, широкоплечий Екумович в камуфляже и шнурованных ботинках взял сильной рукой Галю под локоть. Девушка не сопротивлялась. Они обошли кирпичное здание. Екумович открыл дверь и мягко втолкнул бывшую жену в комнату. Колени у нее подгибались, сердце дрожало.

Страх разоблачения совмещался в сознании Гали с каким-то полузабытым чувством, определяемым давними отношениями с этим человеком, ее первой любовью, первым мужчиной. От этого чувства лейтенант Михайлова испытывала почти непреодолимую болезненную слабость. Если бы не критическая острота обстоятельств, если бы не бескомпромиссная схватка с уголовным кланом, она, может быть, отдалась бы сильным рукам Екумовича, его грубым объятиям.

Странное существо женщина — казалось бы, главное для нее сейчас близящийся ужас допроса, избиения, пытки, смерть — все возможно (как опытный опер, Галя это знала). Но сладкая истома вместе с тревожным стуком сердца сковывала ее.

«Прочь панику, сопли, слюни, — решила наконец, стиснув зубы, лейтенант Михайлова. — Надругаются, истерзают, закопают в лесу. Это жестокий мерзавец, продажная шкура. Надо сосредоточиться, преодолеть препятствие любым способом, любой ценой. Я выполняю оперативное задание», — напомнила себе Галя.

В комнате охраны стоял кожаный протертый диван. В углу — холодильник. Стол, крытый клеенкой, на нем початая бутылка водки, стакан, тарелка с остатками еды. Шкаф с висячим замком. Пара стульев, вешалка. На ней модное мужское пальто, шарф, ондатровая шапка. На полу хрустит мусор.

— Как тебе нравится? — спросил Екумович. — По-моему, вполне подходяще для краткосрочного свидания. Личико у тебя унылое, но распутное, меня не обманешь.

— Перестань, — стараясь не реагировать на оскорбления, сказала Галя. — Говорят тебе: я ушла из полиции. Мама настояла. Чего там платят-то? А здесь Марина Петровна мне зарплату определила хорошую. И я еще играю в Салоне аргентинских танцев. Аккордеонисткой.

— Оттуда, значит, в аккордеоне дурь таскаешь?

— Какую «дурь»! При чем тут мой аккордеон? Я ничего не знаю.

— Так я тебе и поверил.

— Можешь не верить. Почему тут такой беспорядок? А где твой напарник?

— Тебе меня одного мало? Мой Кешка Зыков припрется только к середине этой бабьей бани. Жаль, ты будешь пиликать на эстраде, а то бы я тебя ему уступил.

— Ты пьян, Юра. Ну что ты несешь! — Галя быстро соображала: «Как выйти из безнадежного положения? Скоро здесь будут опера, мои боевые товарищи». Она нащупала в кармане куртки металлическую башенку французского спрея, подаренного Пигачевым.

Расстегнув на Гале куртку, бывший муж бесстыдно гладил и мял ее упругие выпуклости. Галя покраснела, отпрянула и застонала.

— Сними с меня аккордеон, — тяжело дыша, сказала она.

Екумович приблизил к ее глазам ухмыляющуюся физиономию, привлекающую многих женщин выражением откровенной напористости, бесконечной уверенности в себе. Плюс его бычья шея, могучие плечи и треугольником зауженная книзу фигура. Он освободил Галю от аккордеона. Снимая, смачно поцеловал колючими жадными губами. Замычал, пахнув перегаром, обхватил за талию. Прижал, полез под юбку, громко сопя. Водка и неистовая похоть победили его осторожный ум.

— Подожди, Юра, дай раздеться, — пробормотала Галя, словно изнывая от страсти. — А это куда?

— Что там?

— Очень ценный пакет. Пигачев велел передать прямо в руки Илляшевской. Там на тысячи баксов.

— Давай сюда. — Екумович взял полиэтиленовую сумку, наклонился, выбирая для нее место.

И тогда Галя ударила его острием металлического флакона в висок. Екумович охнул и зашатался. Галя ударила еще раз, так же точно и резко. И уже с отчаяньем в третий раз.

Екумович повалился на пол. Прохрипел что-то, бессильно уронил руку с пакетом. Слегка пошевелился. Потом уж лежал безмолвно и неподвижно. На виске, из-под лопнувшей кожи, проступила кровь, которая стала вытекать извилистой струйкой.

Галя прислонила пальцы к артерии на его горле. «Кажется, все», — подумала она. Постояла рядом минуту. Опять щупала пульс Екумовича. Просунув руки в ремни, взвалила на спину аккордеон. Застегнула куртку. Оправила «колоколец», убрала выбившиеся волосы. Бережно взяла пакет. Глубоко вздохнула и отворила дверь. Выглянула. На территории, окружавшей филиал, никого не наблюдалось.

Легким и быстрым шагом Михайлова подошла к крыльцу. Несколько раз приказала себе успокоиться. Поднялась по ступенькам, чувствуя все-таки дурноту и качку под ногами. Двери автоматически распахнулись, она вошла.

«Игральные» девки еще не появились. Но в соседних конурках болтали, готовясь к выступлению, девки «плясальные». Некоторые разминались у балетного станка. В коридорах пахло косметикой и потом. Несколько раз начинала и бросала петь сипловатая микрофонная певичка.

Галя отдала «золотистой» Любе аккордеон. С оговором вручила пакет в полиэтиленовой сумке.

— Пигачев просил лично отдать Марине Петровне, — с глуповатой добросовестностью сообщила Любе аккордеонистка-синтезаторша. — А то… мало ли что?

— Я звонила Пигачеву по мобильнику. Не подходит, — презрительно скривила красивый рот Люба. — Скажите пожалуйста, разгулялся потаскун. Где-нибудь в ночном клубе валандается.

— Все может быть, — сказала Галя и отправилась переодеваться.

Все происходило в этот вечер как обычно. В зальце собрались за столиками с шампанским шикарные дамы. На трапециевидной эстраде танцевали девушки, меняя эксцентричные наряды или вообще не надевая ничего. Тонкая негритянка Таня Бештлам в зеленом купальнике, обнаженная по пояс барабанщица Шура Козырева и Галя Михайлова, в подробностях обозреваемая сквозь эфемерную кисею, сопровождали музыкой танцевальные и акробатические номера.