так же сидел за письменным столом в раздумье или в ожиданье – его позу можно было истолковать по-разному.

Павлов протиснулся в узкую калиточку и, пригнувшись, чтобы его нельзя было увидеть из окна, прокрался в палисадник. Кроме развесистой акации там росли только несколько маленьких кустиков. Они располагались у высокого крыльца, недалеко от входной двери. Павлов вздохнул и, подложив папку с бумагами и планшет, опустился прямо в снежный сугроб позади кустов. Револьвер он переложил поближе, спрятав под теплую форменную куртку. Теперь его нельзя было разглядеть и с улицы – он был скрыт и высокой стенкой крылечка, и кустами.

Сидеть пришлось долго. Уже давно стали темными окна на половине Астровой. Наконец, погас свет и в кабинете Соргина.

Лег спать? Нет, Соргин тоже ожидает, конечно. И Евлампиев сидит тихо где-нибудь в ванной, тоже ждет.

Майор догадывался, что тайный стук в окошко, который он слышал от Астровой, был знаком прихода Евлампиева. Друзья устроили засаду. Но вот дождутся ли они преступника? Майор сомневался. И все-таки он тоже ждал. А вдруг на этот раз Соргин окажется прав? Александр Павлович был из тех людей, кому хочется верить. Майор не признавался себе в этом, но чувствовал, что ошибается Александр Первый редко.

В отличие от друзей, устроивших засаду в теплом помещении, Павлов сидел по пояс в снегу.

«Такова солдатская доля, – философски думал он. – Милиционер почти что солдат. Всегда на страже порядка!»

Он усмехнулся: этот лозунг висел на стене его кабинета в отделении. Выбирал и вешал, конечно, не он.

Ночь уже не казалась Павлову темной. Серп месяца выглядел совсем слабым, однако небо было усыпано звездами. Возле общежития горел фонарь, его свет отчасти достигал коттеджей. Много света давал и снег – белый, плотный, мягкий.

Майор рассеянно смотрел на дорожку. Гладкий, слегка бугристый вследствие неравномерной утрамбованности, затоптанный снег. Хотелось спать, но Павлов хорошо знал, что этот номер стал бы смертельным: в морозную ночь, сидя в снегу, если заснешь, то уже вряд ли проснешься.

И вдруг… По дорожке шел человек. Мужчина, среднего роста, среднего сложения… В москвошвеевском укороченном пальто, какие в том 1972 году носили в городе Б. почти все мужчины, и в темной вязаной шапке, надвинутой низко на глаза. Конечно, это мог быть случайный прохожий – припозднившийся гуляка возвращается домой… Однако мужчина остановился возле соргинских окон и осторожно, чтоб не скрипнуть, поднялся на крылечко.

Павлов вжался в снег. Теперь он не видел незнакомца: тот стоял высоко над ним, стена крылечка загораживала его.

Майор замер, стараясь не шевелиться. Ему было слышно, как скрипел ключ, как осторожно незнакомец проворачивал его в замке… Щелчок! Еле слышно скрипнула дверь. Павлов осторожно выбрался из снега и поднялся на крыльцо. Передвигать ноги было трудно. Во-первых, заиндевевшее тело плохо подчинялось, во-вторых, в ботинки набился снег. Майор дотронулся до ручки двери, дверь легко поддалась – преступник не запер ее. В доме было тихо. Что там происходит?

Неожиданно из спальни пулей вылетел Александр Первый в спортивном черном костюме. Послышался шум из кабинета. Тотчас из ванной выскочил Александр Второй и тоже кинулся в кабинет. Павлов достал пистолет, сделал шаг и оказался в кабинете.

Глава 37

Арест

Майор Павлов, похожий на слегка подтаявшего Деда Мороза (снег, клоками покрывающий его одежду, начинал таять, отчасти впитываясь в форменную ткань, отчасти опадая каплями), стоял в дверях, наставив пистолет на злоумышленника. Евлампиев и Соргин глядели на него расширенными глазами, не понимая, откуда он здесь, все еще не опуская рук. Дмитрий Яковлевич Акиньшин в москвошвеевском пальто и промокших спортивных тапках, опустив на грудь голову в черной вязаной шапке, тоже держал руки поднятыми.

– Дайте какую-нибудь веревку! – бросил майор Соргину.

Тот попытался шагнуть, но с искривленным болью лицом упал.

– Там простыню можно порезать, – кивнул он на диван. – Это быстрее всего будет.

Евлампиев быстро вынул из диванного ящика простыню, вдвоем с Павловым они скрутили Акиньшину руки. После этого майор вызвал милицейскую подмогу.

На связанного Акиньшина особо не глядели. Обследовали ногу Соргина – возможен перелом, – и, несмотря на его протест, вызвали «Скорую»: пусть посмотрят на всякий случай.

Пока мгновенно приехавшие милиционеры надевали на Акиньшина наручники и опрашивали Соргина с Евлампиевым, подоспела «Скорая». Встревоженная фарами машин и шумом пришла Княгиня в накинутой на японский халат каракулевой шубке. За ней прибежала Сковородникова с круглыми от ужаса и любопытства глазами, а там потянулись и остальные: Заболотский с мнимо равнодушной физиономией и котом на руках, Виталик, исподтишка показывающий Котяре кулак, сонный Родионов, Безухин с Федорой Маркеловной под ручку, Прасковья Ивановна с палочкой, Белка, нарочно принявшая при виде кота безразличный вид, физкультурник Рыбкин в кедах и все-все-все… Последней пришла Вера Пафнутьева. Вчера она поздно вернулась из больницы, крепко заснула и не сразу услышала шум. Мужу требовался хороший уход, и она все свободное время проводила в больнице.

С Акиньшиным никто не заговаривал. Ахали над поломанной ногой Соргина, недружным хором уговаривали Павлова переодеться в сухое…

Акиньшина как будто не знали. Он сидел на полу в наручниках и мрачно оглядывал составляющих протокол милиционеров, Павлова в чужом свитере (руки торчат из коротких рукавов), Соргина с поломанной ногой, а также разношерстных соседей. Вдруг он откашлялся и громко произнес:

– Братья и сестры!

Почти все встревоженно повернулись к нему, некоторые от неожиданности вздрогнули.

– Братья и сестры! – повторил он. И продолжил: – Почему вы верите врагу народа, преступнику, космополиту, сосланному в наш город в наказание за антисоветизм, чуждому элементу сионисту Соргину?! Он заманил меня сюда обманом при попустительстве милиции – не нашей советской милиции, а переродившихся оборотней в милицейских погонах!

При этих словах милиционеры отвлеклись от протокола, а Павлов махнул им рукой.

– Увозите! В отделении разберемся.

Между тем Акиньшин, подхваченный сержантом Бескоровайным под руки, продолжал ораторствовать.

– Этот гнусный тип, – он указал на Соргина, – путем грабежа завладел секретными чертежами, в которых скрыты тайны власти над человечеством! Я хотел забрать у него тетрадку, чтобы не дать этому подлецу возвыситься. Я, только я должен использовать секретный код, и никто другой! Мне был знак свыше! Я знал об этой тетради с детства! Я должен править миром! Я самый главный! Я выше всех! У меня особые качества! Не отдавайте Соргину секретный код! Отдайте его мне! Он должен быть у русского человека, а если точнее – у меня!

Его уже усаживали в машину, а он все кричал оттуда нечто непонятное.

– Что за чертежи? – пробормотал Безухин.

– А Ольгу за что убил? – спросила Астрова.

– А может, он правду говорит? – озадачил всех Виталик.

– Так, значит, там секретный код?!. – громко, с восхищенной