оптимистичной надписью: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!». Поломанную в драке с Акиньшиным ногу Соргин за три месяца вылечил и теперь уже не прихрамывал.

Было очень тепло, однако период жары еще не наступил. Еще не накинулась на город и знаменитая мошка из Теллермановского леса. Май, без сомнения, – лучший месяц в городе Б.

Возле трибун рассеянные ряды слегка подровнялись. Бодрый мужской голос выкрикивал лозунги, а колонна отвечала жизнерадостным «Ур-ра!». Иногда на трибуне лозунги путали, что порождало в колоннах еще больший энтузиазм и веселье.

– Слава советским колхозникам! – приветствовал голос студенческую колонну.

– Ур-ра! – отвечал разрозненный, но громкий хор.

– Повысим надои молока!

– Ур-ра! – радостно кричали студенты педвуза.

Многие стали расходиться по домам сразу после того, как прошли мимо трибун, – это была цель путешествия.

Несчастные, на чью долю выпало что-либо нести, обязаны были сдать свой праздничный инвентарь в хозчасть института.

Проректор по хозяйственной работе Леонид Иванович лично принял из рук Евлампиева и Соргина транспарант, после чего они получили наконец возможность отправиться домой. Собраться было договорено у Соргиных, туда же должна была прийти после демонстрации Ирина.

Время близилось к часу, солнце стояло высоко, нежная зелень покрывала деревья, пробивалась вдоль тротуаров. На пересечении улиц Свободы и Советской друзей догнала Астрова. По случаю праздника она была особенно нарядной, с цветущими ветками вишни в руке.

– В общежитие? – спросила она.

– Нет, нас Мария Борисовна ждет, да и Ирина, наверное, уже подошла, – удивился Евлампиев.

– Так они тоже приглашены! вы что, не знаете, что сегодня Пафнутьевы всех приглашают?!

Оба удивленно покачали головами. С Пафнутьевыми у них особой дружбы не было. Так, здоровались по-соседски.

– Что слышно про Геннадия Ивановича? – спросил Соргин.

Геннадий Иванович Пафнутьев четвертый месяц лечился после покушения на него, совершенного в январе этого года Акиньшиным. Диагностированное сразу сотрясение мозга (Акиньшин несколько раз ударил его головой о дубовый стол) имело последствия: у Пафнутьева сохранялись сильные головные боли, он почти потерял зрение. Лечили его сначала в центральной районной больнице города Б., потом направили в Ворск, а оттуда в Москву, в Центр имени Бурденко.

– Геннадий Иванович вернулся! Вера ездила в Москву, привезла его вчера. Зрение частично восстановилось. Ну, голова иногда будет побаливать… Но это ничего! Вера и он сам настроены оптимистично: главное, что жив и может сам себя обслуживать. Ему инвалидность дали. Но он еще в санаторий летом поедет – может, совсем восстановится.

Евлампиев покачал головой.

– Да… Ну, дай бог, чтоб поправился.

Дома друзей встретили взволнованные Маша и Ирина.

– Приходила Вера Петровна – вернулся ее муж. Они всех сейчас собирают, мы приглашены. Я считаю: не пойти неудобно! – воскликнула Маша. – Мы с Ирой уже у нас приготовили кое-что, но теперь придется все переиграть.

Соргин кивнул.

– Придется идти! Только давайте сначала у нас хоть чаю выпьем, а то неизвестно, как там все будет, а мы с Сашкой голодные.

Маша кивнула.

– Садитесь, все на столе! А мы с Ирой только что пили, мы пока собираться будем.

На столе действительно были бутерброды, печенье и чайная посуда.

После чая все пошли в общежитие. Мужчины несли матерчатые сумки, набитые продуктами. Прошли мимо благоухающей акации. Десять лет назад Соргин посадил ее в своем палисаднике, и скоро в ее ветвях поселился соловей, который возвращался сюда каждую весну. От этой акации было много радости.

По узкой дорожке они прошли к общежитию, вошли в широко распахнутые ворота. Двор, поросший травой, встретил их тишиной и благоуханием сирени. Длинная низенькая лавочка, на которой часто сидели жительницы общежития – вязали платки, читали книги или просто разговаривали, сейчас пустовала. Котяры и Белки тоже не было во дворе. Дверь в коридор была распахнута, оттуда доносился веселый шум.

И третья распахнутая дверь ожидала их – в квартиру Пафнутьевых. Во всю комнату был протянут большой праздничный стол, за которым сидели обитатели общежития и еще некоторые приглашенные «извне». Весенний ветер гулял по квартире, проникая в раскрытые окна.

Соргин был в этой квартире второй раз в жизни.

Войдя, он остро вспомнил ту зимнюю ночь. Из разбитого окна тогда тоже дуло.

Пафнутьев в момент проникновения Александра в квартиру еще держался на ногах, удерживаемый крепкой рукой преступника, и тот, методично наклоняя, колотил хозяина квартиры головой о стол…

Соргин вспомнил, как быстро оглянулся на него тогда одетый в юбку преступник в полумаске, как отпустил шею Геннадия, и тот тотчас свалился на пол (был уже без сознания), как кинулся к дверям…

– Заходите, ждем вас! Дорогой Александр Павлович, самый желанный вы наш гость! – от стола шла к ним Вера Пафнутьева.

Вновь пришедших рассадили быстро: места для них были приготовлены. Соргин оказался рядом с Геннадием Пафнутьевым. Физик сильно изменился за эти три месяца, и, конечно, не в лучшую сторону: постарел, осунулся… Болезнь никого не красит!

Когда после рассаживания возникла маленькая пауза, он встал. Все притихли.

– Мы с Верой решили вас всех здесь собрать, чтобы я мог рассказать о том, в чем виноват и что случилось, – начал Пафнутьев.

– Да мы знаем, Гена, не переживай ты так, с кем не бывает… – попытался его успокоить Родионов. – И любой другой на твоем месте так поступил бы. Что особенного? Ты ж никого не убил, никому зла не причинил.

– Причинил, – ответил Пафнутьев. – Причинил зло. Игорь Черняев всю свою короткую жизнь этому открытию посвятил. Он одного хотел – чтобы оно до других дошло, чтобы пригодилось. И Федор Двигун, умирая, помнил об этом. А я их обманул.

– Передали тетрадку в Академию наук хоть сейчас? – спросил Заболотский.

Ответил Евлампиев:

– Да. Я недавно в Москве был и спросил у знакомого физика из МГУ, как раз он космосом занимается, знает ли он что-либо об открытии Черняева. Он ответил, что знает. В основном оно, конечно, опоздало, но кое-какие моменты, кажется, еще могут быть использованы. Сейчас изучают.

– Акиньшина в Ворске будут судить, – сказал Павлов. – Не меньше двадцати лет светит, а то и вышка.

Помолчали.

– Ольгу Васильевну жаль! – вздохнул Евлампиев. – Царствие ей небесное!

Выпили за помин души Ольги Васильевны.

Постепенно разговор перешел на текущие дела. Безухин через стол обратился к Ирине Евлампиевой:

– Спасибо, Ирина Олеговна, и вам, и дочке вашей Лене за юбку для матери. Очень она ей хорошо подошла! В самую пору пришлась!

– Да, спасибо тебе, – встряла и Федора Маркеловна – Такая юбка хорошая вышла! Я ее все время теперя ношу. Вот только жарко скоро станет, а она ж теплая… Надо будет ее постирать и сложить на антресоль на все лето – слышишь, Витя, ты ее во дворе не вешай больше! Дома будем сушить! А то как придет опять