Именно этим и собирались заняться парни, и именно этого не хотелось девицам. Они тем временем набрали плодов с ближайших деревьев, и все перекусили, утолили голод. Стемнело, девушки полезли на дерево. Парни присели под кроной, сжимая оружие в руках.

Одна из девиц пробормотала, засыпая, что за парнями нужен присмотр, не то сразу убегут и бросят их на произвол судьбы. И действительно, когда рассвело, парней под деревом не оказалось.

— Им плевать на нас, — возмущенно констатировали женщины и перешли к обсуждению излюбленных тем: почему у парней совсем нет мозгов, почему у них руки растут не из того места и так далее.

Испуганные девицы пустились к берегу, постоянно оглядываясь. Оружия у них не было никакого, кроме зубов да ногтей. Дорога удобством не радовала: тропы заросли, тут и там путь преграждали упавшие деревья.

Они прибыли к женщинам и доложили Мароне, что мужчины под руководством Хорсы недалеко, но радоваться пока рано, так как Хорса еще сам не знает, где он находится, и не подозревает, что дом совсем рядом. Тем временем три охотника отправились к Хорсе, отвлекшись по пути лишь несколько раз, чтобы взобраться на интересное дерево, чтобы погнаться за благополучно удравшим от них кабаном, да чтобы обследовать попавшуюся на пути пещеру, по счастью, небольшую.

По энергичной реакции Хорсы, его упрекам и расспросам бравые охотники поняли, что отсутствовали слишком долго. За ними вдогонку уже послали других — в туннель.

— Вы же сказали, что отправляетесь в туннель!

— Да, но… — Кто же знал, что они вдруг увидят знакомые деревья, их деревья! Как тут устоишь…

— Надо же, и тетки тоже рассердились, — обиженно проворчали охотники, надувшись, как дети малые. Да не слишком-то они и взрослые были, если вдуматься. Сколько им весен? Пятнадцать? Шестнадцать? Меньше? Мы ожидаем, что в их возрасте наши римские юноши уже будут думать о военной службе или о том, как отыскать покровителя. Сам Хорса, хотя и был старше многих, еще не разменял третий десяток.

— Тетки на нас очень разозлились, вот вредные старухи, — ворчали пацаны.

Хорса, ухмыляясь, по-отечески объяснил молодежи, что надо делать с тетками, чтобы те не хмурились.

— Да ну их! Они только лают да кусают!

— А кто вчера орал, что больше без них не может? — тут же ткнул обиженного парнишку в бок его сосед.

Смех, улыбки. Такая «несолидная», бесшабашная реакция впервые зарегистрирована хрониками. Когда они появились, улыбки? Мы можем только гадать. Смех, улыбка — основа комедии. Мы знаем, разумеется, над чем смеялись греки. Но вот над чем смеялись люди так давно…

— Не надо вам больше никуда уходить, — сказал Хорса. — Вы уйдете, а другие придут и снова уйдут, а вы вернетесь. Нужно нам всем собраться и идти к женщинам. Если вы были в нашем старом лагере в лесу, то и женщины наверняка рядом.

— Да, и Расщелина. Вон она, отсюда видать.

Хорса всмотрелся. Под таким углом зрения узнать даже хорошо знакомый силуэт трудно. Увидел, узнал. Проклюнулись сомнения. Никак не рвался он сообщать Мароне о гибели детей. Сомнения мучили и остальных. Ведь им даже эти несколько сопровождающих их дырок-щелок проели плешь, а сколько их там, на берегу!..

— Может, сходим поищем дичь? — И бравые охотники удалились, пообещав вернуться дотемна.

Я как будто слышу эти заботливые молодые голоса. Ведь они оставили Хорсу на несколько дней, пообещав вернуться тем же вечером. Жалели ли они этого одинокого человека?

— Идите, только не забудьте вернуться.

Чувствовал ли он свое одиночество? Оставленный в лесу, искалеченный, наедине с невеселыми мыслями. Имеем ли мы право вообще использовать слово «одиночество»? Исходя из того, что люди тогда выглядели так же, как мы сейчас, можно предположить, что и чувства у них были такие же. Но может быть, они тогда еще не научились одиночеству? Не смешон ли этот вопрос? Одиночество… Или печаль… Вряд ли вы найдете в хрониках что-нибудь о любви в том смысле, в котором мы используем это слово. Или ревность… Ничего о ревности, которая уж настолько общеизвестна, что присуща даже птицам: те ведь тоже ссорятся из-за партнера. Такого рода размышления мне даются нелегко. Они дразнят, бросают вызов, заставляют удивляться. Мы знаем о чувствах греков — об этом говорят их пьесы.

Если бы те давно жившие люди сочиняли пьесы, мы знали бы, что они ощущали. Но записей от них никаких не осталось: ни отметки на коре, ни царапины на камне. Они передавали свои хроники из уст в уши и, скорее всего, не задумывались, что через много сотен лет кто-то, прочитав, к примеру: «Хорса думал о своей чудо-стране», остановится, размышляя, как именно Хорса «думал»: мечтал ли, жаждал ее ощутить под ногами, тосковал по ней…

— Грустно тебе было, Хорса?

— Грустно?

— Ну хорошо, давай сформулируем иначе. Когда ты думал о своем волшебном бреге, что ты чувствовал? Думал ли ты: «Там мой народ, они увидят меня и воскликнут: “Хорса, где был ты, почему так долго? Мы ждали тебя!”» Не чувствовал ли ты себя исключенным из какого-то общего счастья?

— Счастья?

Когда мы посылаем в прошлое эти вопли, они должны звучать вопросами. В ответах нужды нет.

Если я сижу рядом с ровесником и спрашиваю:

— А ты помнишь?… — то слова мои смешиваются в его голове с событиями, вызывают из памяти образы, нас окружает тут же возникшая атмосфера живого общения.

Скажи те же слова молодому современнику — и они падут, как камни в воду.

Спроси о том же Хорсу — и вообще никакой реакции не дождешься.

Может быть, услышь он меня, он бы ответил:

— Нет, друг, ты не понимаешь. Видишь ли, я знаю все о нашей стране: ее деревьях, кустах, птицах, зверях. Но тот, другой берег я видел сверкающим, как утреннее солнце. О нем я ничего не знаю, но должен узнать. Понимаешь меня?

Возможно, именно так бы он ответил, и, пожалуй, я могу его понять и пойму еще многое о нем. Но вопросы мои — вопросы старого римлянина, почти достигшего конца жизненного пути, и о чем они тогда думали, что чувствовали, мы не имеем понятия.

Могут помочь имена. Мы знаем, что Мэйра и Астра, которые были так же далеки от Хорсы, как он от нас, внесли в свою жизнь частицу неба, приняв имена звезд. Хорса — имя звезды, которая называлась так, прежде чем она получила египетское, греческое, наше римское название. Если бы мы знали, что эта звезда тогда означала, мы бы смогли услышать Хорсу. Или вообразить, что слышим. Хорса ждал возвращения своей молодежи, и тягостные мысли мучили его. Трудно было ему переносить эти мысли. Так говорят хроники. Что скажет он Мароне? От этой необходимости не сбежать, не найти новую долину в новом лесу. Конечно, он жалел погибших в пещере пацанов. Но понимал он, что чем скорее наполнятся чрева, тем скорее родятся новые дети. А значит, чем скорее мужчины доберутся до женщин, тем лучше.

Сидя на вершине небольшого холма, он глядел на вершину Расщелины, удивляясь непривычному ракурсу, и увидел вдруг белый дым, взметнувшийся над Расщелиной, и услышал звуки нескольких взрывов. Хорса сразу понял, что произошло. Эти придурки, его молодые храбрецы, не удержались от соблазна швырнуть один-другой валун в зияющую Расщелину.