— Ты, наверное, голоден. Хочешь, заглянем сюда на минутку?

Оказывается, машина уже стояла рядом с чистеньким кафе; в преддверии еще не начавшегося, но близкого летнего сезона несколько столиков были даже вынесены наружу, и покрывавшие их скатерти в крупную кремово-коричневую клетку одним своим задорным крестьянским видом вызвали аппетит.

Подполковник чуть извиняющимся тоном продолжил:

— Это, конечно, не ресторан. Но ни к одному приличному заведению тебя сейчас и близко не подпустят. А в квартире, где мы проведем сегодняшний вечер, холодильник наверняка окажется пустым.

Бомж махнул рукой, точно останавливая поток ненужных объяснений. Он и правда был очень голоден: ведь после вчерашнего шашлыка, предложенного ему одноногим благодетелем из подземного перехода, у него и крошки во рту не было. Неуклюже выбравшись из машины, он глубоко, полной грудью вдохнул весенний московский воздух, улыбнулся беззащитно и радостно и торопливо зашагал к ближайшему столику.

Может быть, этот подозрительный с виду клиент и не пришелся по душе официантке Людочке, выпорхнувшей из кафе навстречу новым посетителям, но она слишком хорошо знала подполковника Воронцова, чтобы делать вслух какие-нибудь скоропалительные замечания. Одного движения воронцовских бровей оказалось достаточно, чтобы на столе мгновенно появились плетенка с густо пахнущим ржаным хлебом, керамическая обливная миска со свежим, крупно накрошенным салатом и чистые приборы. А еще через пару минут перед странной парочкой были поставлены глиняные горшочки, оттуда тянулся упоительный аромат горячего деревенского жаркого.

Маленькое, почти никому не известное кафе не случайно славилось в среде людей знающих (к коим принадлежал и подполковник Воронцов) не только своей неприметностью и удобным расположением, но и относительной дешевизной и, главное, отменной русской кухней.

Яства, поставленные перед бомжем, исчезли в мгновение ока. Воронцов предложил было своему странному гостю водки, но тот отрицательно покачал головой и, почти не разжимая губ, пробормотал:

— Если можно, воды. Минеральной, холодненькой…

Воду принесли, и теперь подполковник, никогда не отличавшийся жадностью к еде и оттого насыщавшийся мгновенно, терпеливо ожидал, пока покончит с едой этот человек без имени, спасший его Лену. Он наблюдал за бродягой пристально и молчаливо, машинально крутил в пальцах сигарету, точно никак не осмеливаясь ее разжечь, и думал о том, не зря ли он ввязался в эту историю.

— В общем, так, — сказал он, дождавшись, когда бомж наконец положил на стол вилку. — Работать ты будешь сторожем в одном славном старинном особнячке. Его сейчас перестраивают под казино, там стоит пыль, шум, грязь — стройка, одним словом. И там тебе пока самое место. Никому не будешь мозолить глаза, ни в какую историю не вляпаешься… Впрочем, что ж это я решаю все за тебя сам и мнения твоего не спрашиваю. Ты вообще-то согласен с моим предложением?

Бомж невыразительно пожал плечами. Если говорить откровенно, ему хотелось только одного: пересидеть где-нибудь в тихом и укромном месте то время, которое понадобится ему, чтобы окончательно зажили ожоги, затянулись раны, отросли обгоревшие волосы. Потом он сможет приняться за поиски своих родных, своего имени, своего прошлого. А пока чистая и сухая берлога — пусть даже в будущем казино — что может быть лучше?!

— Ну, вот и хорошо, — с облегчением вздохнул подполковник, правильно истолковав молчание подопечного. — Значит, согласен… Так вот, прежние сторожа ночевали в вагончиках со всяким строительным барахлом. Но тебе отведут комнатку прямо в здании, поставят кушетку, маленький холодильник, даже телевизор, так что жить будешь с относительным комфортом. Бог даст, через несколько недель оклемаешься, а я за это время, глядишь, что-нибудь и проясню насчет твоей личности…

Лицо бомжа порозовело от сытости, глаза стали более блестящими и ясными; выглядел он теперь куда более цивилизованно, чем пару часов назад. И, когда он потянулся за салфетками, стоящими в резной деревянной вазочке, а потом привычным аккуратным движением промокнул губы, подполковник не смог сдержать удивления:

— Ёксель-моксель! Так ты у нас, братец, и вправду интеллигент!.. Ешь красиво, нежадно, хотя и очень голоден; салфетками приучен пользоваться; вилку и нож держишь правильно… Как же это тебя угораздило в бомжи-то попасть, а?

— Я не знаю. Я ничего не помню, я ведь уже говорил вам.

— Ладно, ладно… — вздохнул Воронцов. — Во всяком случае, искать твоих родных я буду честно. Ничего не гарантирую, конечно, но попытка не пытка. Правда, как их искать, мне пока не совсем понятно, ведь у тебя ни имени, ни фамилии, ни даже возраста… Мне бы хоть один, хоть малюсенький факт из твоей биографии, а? Чтобы было за что зацепиться.

— Я учился в школе, — медленно проговорил бомж. — Я хорошо это помню, даже лицо директора вот сейчас перед глазами всплыло… Старенький такой он у нас был, седенький и добрый.

Воронцов разочарованно вздохнул:

— В школах, брат, в недавнее советское время у нас учились все. И в половине школ директора — старенькие и седенькие.

— Это так, но ведь далеко не в каждой школе ученик становился предметом судебного разбирательства. Я помню, меня судили…

Подполковник недоверчиво присвистнул.

— Судили? Тебя? Ну, братец, это, наверное, тебе приснилось. А может, часы, проведенные в моем отделении, так на тебя подействовали, что ты теперь ощущаешь себя родственником всем своим тамошним сокамерникам… Понимаешь, уж очень ты на бывшего зэка не похож — при всей твоей, гм… ну, скажем так, неухоженности. К тому же если бы тебя судили, то вряд ли бы тебе теперь удалось вот так спокойно сейчас разгуливать по улицам, раненому и обожженному, без всяких сопроводительных бумаг. А о пожаре в какой-нибудь зоне, сопровождавшемся побегом заключенных, я что-то не слышал. Человеку без имени нечего было возразить своему благодетелю на все эти логичные умозаключения. Поэтому он промолчал. А Воронцов тем временем, вздохнув, подытожил:

— Ладно, это все же какая-никакая, а зацепка для поисков. Попробую поискать в судебных делах, фигуранты которых по каким-либо причинам исчезли из мест отбытия наказания… А еще что-нибудь ты помнишь?

— Еще я помню, что у меня был брат.

— И все? — почти с иронией, скорее для проформы, нежели всерьез, спросил подполковник. — А как его звали, не можешь сказать? Старше он тебя был, младше или, может, вы вообще близнецы?

Человек без имени безнадежно покачал головой — нет, мол, не близнецы — и вдруг вскинул лицо, уставившись прямо в глаза собеседнику. Зрачки его были расширены, лицевые мускулы напряглись, грудь высоко вздымалась, а левая рука вцепилась в край скатерти.

— Помню! Я помню, как его звали! Павлик!.. Он был маленький, смешной и милый, он очень любил меня. Я повязывал ему шарф и провожал его после уроков. Он ел шоколадные конфеты горстями — мне не разрешали столько, но я никогда не жалел их для него и никогда не завидовал брату… Мы были дружны. Мы вместе занимались… — и вдруг он запнулся и отвел глаза в сторону.