А потом, точно испугавшись, что этот странный бомж вновь ускользнет от него в свою неведомую жизнь, в свою тайну и свое молчание, подполковник заговорил торопливо и сбивчиво:

— Послушай, я очень благодарен тебе… Ты понимаешь, да? За дочь, за Лену. Еще немного — и… Ну, словом, и так все ясно. Скажи, как тебе удается это? Как ты узнал, где она? Ты что, ясновидящий?

Бомж молчал, глядя в пространство куда-то далеко-далеко, сквозь подполковника, и этот милицейский чин, не привыкший, чтобы собеседники обращали на его слова так мало внимания, с досадой и горечью пробормотал:

— Вот черт, я даже и обратиться-то к тебе не знаю как. Неужели ты и имени своего не помнишь?

Бомж вновь отрицательно покачал головой. Боль и чувство утраты накатывали на него широкими волнами, подчиняя себе и увлекая за собой, как когда-то, играя с ним, то поддаваясь, то побеждая его, вновь и вновь влекло за собой море. Он смотрел на высокого, плечистого человека в погонах, ощущал на себе его внимательный, изучающий взгляд, и ему казалось, что он видит на плечах этого военного совсем другие звездочки, а кроме того, еще и небрежно накинутый белый халат. Видит холодные глаза, устремленные на него в упор, и слышит голос, внушающий ему терпеливо и спокойно:

— Ты не помнишь своего имени. Не помнишь, правда же? У тебя нет имени, да оно тебе и ни к чему. Ведь у тебя есть твоя работа, замечательная, интересная работа. У тебя есть друзья, и их много. Они, правда, не могут общаться с тобой на человеческом языке, но ты и без того понимаешь их. Ведь правда же, понимаешь?

И он кивал головой, послушный исполнитель чужой воли, молчаливое орудие в чужих руках, жертва постоянного и умелого гипноза. Он и правда не помнил своего имени, любил свою работу и дорожил друзьями. Но однажды он понял — нет, неверно, не понял и даже не догадался, а скорее почувствовал — то, что он делает, не нравится его дельфинам. Может быть, они как-то дали ему знать об этом, а может, это случилось, пришло к нему как знание само собой, когда после очередного опыта погиб его любимец Антиной, — уж их-то имена он помнил, в отличие от своего собственного… В тот день он впервые отказался передать дельфинам информацию, о которой просил его полковник в белом халате. И после громкого, возмущенного крика человека в погонах, после уговоров и почти непонятных ему угроз вдруг услышал из своей комнаты негромкий разговор за дверью:

— Четырнадцатый номер вырабатывается. Я знал, что его не хватит надолго, но ведь прошло всего два года…

— Прикажете увеличить дозу?

— Нет. Попробуем поменять препараты. Давайте ему последний вариант, тот, который показывал наилучшие результаты.

— Но мы пока использовали его только на животных. Вы не боитесь, Василий Иванович?…

— Нет. Я не боюсь. Мы все равно не планировали работать с четырнадцатым номером долго. Это одноразовый экземпляр.

Волна беспамятства снова нахлынула на него — так же бурно и неожиданно, как это случалось потом изо дня в день, после каждого очередного укола, уносящего его сознание в темную, молчаливую глубину. И ему потребовалось некоторое время, прежде чем он осознал, что новый вопрос задает ему уже совсем другой человек — другой военный.

— Вы хотите работать со мной?

Он помотал головой, отгоняя наваждение. Высокий подполковник, чью дочь он недавно спас, смотрел на него грустно и пристально, и глаза у него были добрые. И все-таки бомж больше не доверял военным — не все ли равно, милицейскую форму они носят или какую другую, есть ли у них белый халат на плечах и какого достоинства у них погоны? Сначала они уговаривают забыть свое имя и предлагают подружиться с лучшими существами на свете — самыми разумными, самыми светлыми. А потом крушат все на своем пути, изрытая невнятные проклятия, поливая пол бензином и бросая горящие спички, от которых ввысь взмывают такие жгущиеся, такие острые языки пламени… Нет, он больше не хочет работать с ними. И потому он тихо сказал, обводя взглядом пустые стены казенного кабинета:

— Я не хочу с вами работать. Я должен отдохнуть. Мне нужно побыть одному.

Подполковник Воронцов согласно кивнул.

— Да, вам действительно нужен отдых. Я подумаю, как вам помочь.

Странный бомж посмотрел на него непонимающими глазами.

— Помочь? Вы хотите мне помочь?

— Ну вы же не думаете, что я отпущу вас теперь на все четыре стороны, — почти раздраженно ответил подполковник, только сейчас заметив, что перешел со своим собеседником на «вы». — Я не до такой степени неблагодарен. Разве вы забыли, о чем я говорил вам? Вы спасли мою дочь. Я теперь ваш должник. И значит, я должен помочь вам.

Бомж молчал, глядя сквозь Воронцова сонными глазами. Его лицо было неподвижным и усталым; казалось, он едва сдерживается, чтобы не заснуть на ходу. И, вздохнув, подполковник нажал под столом кнопку и что-то коротко шепнул на ухо вошедшему в кабинет молодцеватому лейтенанту.

Когда бомжа увели, его неожиданный покровитель посидел с минуту, уставясь на знакомый до последней царапинки стол, и, посвистывая, выбил на его столешнице какую-то замысловатую мелодичную дробь. Старая привычка барабанить пальцами, за которую всегда так ругала Воронцова жена, обычно помогала ему сосредоточиться и «поймать» за хвост нужную мысль в самых сложных и неординарных обстоятельствах. В этот раз, однако, он размышлял недолго: встрепенувшись, он вдруг резко схватился за телефонную трубку и набрал по памяти номер, который набирал за последние сутки уже неоднократно.

— Нина? Это я. Как у вас дела? Что, опять?… А что он сказал? Нет, это не годится. Да, пусть побудет, пока она не проснется. И вот еще что: дай-ка мне его сюда на минуточку.

Со следующим собеседником он говорил совсем иным тоном, чем с женой. Это был старый друг, не раз помогавший подполковнику в его профессиональных и житейских ситуациях, — врач-психиатр, работавший в клинике неврозов и неотлучно дежуривший уже почти двадцать часов рядом с Леной Воронцовой.

Выслушав его успокаивающие, хотя и привычно обтекаемые для медика заверения («Я думаю, ничего серьезного. Да-да, не волнуйся, пусть она спит, это даже хорошо. Нет, на нервный срыв это не похоже, хотя еще будем обследовать…»), подполковник Воронцов резко сменил тему:

— У меня к тебе есть еще просьба, Миша. Ты не мог бы посмотреть для меня одного больного? Нет, далеко добираться не надо; он здесь, у меня в отделении… Да, из нашего контингента, но совсем на этот контингент не похожий. Интереснейший, кстати, случай, ты глазам своим не поверишь… Да что я буду тебе рассказывать — увидишь, поймешь все сам.

— Даже и не знаю, Леня… — неуверенно протянул специалист по неврозам. — Ты же сам понимаешь, твоих подопечных смотреть — удовольствие небольшое. Он хоть не буйный?

— Да какое там! Интеллигентный, можно сказать, товарищ. Бомж-аристократ. А, Миша? Ну очень мне нужно, ей-богу; было б иначе — я б тебя не просил, тем более от Ленки сейчас не отрывал.