Ева скучала по Порчи, чувствовала себя одинокой и неприкаянной; в свои шестнадцать лет ее вступление в жизнь омрачало нескончаемое страдание всего народа. Без привычной суеты госпиталя, которой наслаждалась Ева, в доме царило уныние, и, невзирая на присущую ей склонность усердно корпеть над уроками, в счастливое будущее верилось с трудом. Протоптанная дорожка для девушки ее положения – сезон дебютантки, ведущий к удачному замужеству, – представлялась чем-то вроде балаганного спектакля на фоне тягот, переживаемых страной. Ева с нетерпением ожидала поездок в город, посещения родителей и буквально пожирала письма от брата, связывавшие ее с большим миром.

Когда отец навещал замок, они ужинали в парадной столовой, усевшись под портретом Карла I кисти Ван Дейка. Чудо дома, подобного Хайклиру, состоит в том, что, хотя вокруг него кипят перемены, суть его остается неизменной. В стабильности вещей кроется некое успокоение. Ева временами ощущала одиночество, но никогда не чувствовала себя совершенно потерянной, пребывая в домашней обители, где провела всю жизнь, олицетворявшей незыблемость ее семьи.

Ева и ее отец всегда были привязаны друг к другу, теперь же беседы о делах поместья, войне и госпитале сплотили их еще теснее. Лорд Карнарвон страстно желал вернуться в Египет и возобновить труды всей своей жизни, а Ева, столь же зачарованная изысканностью древнеегипетского искусства, любила слушать его планы о возобновлении раскопок. Время от времени приходили весточки от Говарда Картера, который вступил в армию в Каире и был прикомандирован к Департаменту разведки военного министерства. Он писал лорду Карнарвону, что выполнил кое-какую работу в Долине царей, но до окончания войны не могло быть и речи о настоящем деле.

Единственной темой, которую Карнарвон по своей природной сдержанности предпочитал не обсуждать с Евой, было его беспокойство по поводу того, как избежать передачи части земли Хайклира государству. С 1916 года началась политика реквизиции земель для производства большего количества продуктов, с выплатой компенсации владельцам. Но лорд Карнарвон находил официальную сельскохозяйственную политику абсурдной. Он писал сестре в декабре 1916 года: «Большинство сельскохозяйственных планов, выносимых на общественное обсуждение, настолько глупы, что это не поддается никакому описанию. Как будто сеять зерно на общественной земле так просто». Он прилагал все возможные усилия, чтобы держать в поместье достаточное количество людей для продолжения работ на фермах, и был убежден, что это более эффективный способ получить максимальную отдачу, чем отдавать землю для обработки чужакам по поручению правительства. Карнарвон попросил своего давно работающего управляющего, Джеймса Резерфорда, подать прошение властям с просьбой освободить от призыва Блейка, старшего садовника. «Намного важнее, чтобы госпиталь продолжал функционировать, получая свежие фрукты и овощи, нежели навязать Блейку несвойственную ему работу».

Время от времени Хайклир навещали Обри и Мэри, и Ева ждала их приезда с особым нетерпением, ибо теперь была взрослой девушкой, страстно желающей побыть в обществе. Обри всегда любили и племянник, и племянница, они обожали его, но его старшего брата волновали некоторые разговоры, возникавшие за обеденным столом. В присутствии Обри невозможно было обойти политические темы, а взгляды его становились все более и более противоречивыми. В палате общин он все чаще голосовал вместе с членами Лейбористской партии и пацифистами. Мэри предостерегала его, что лорд Нортклифф, газетный магнат, которому принадлежали «Таймс» и «Дейли мейл», имел обыкновение губить репутацию людей, подобных Обри. Посмотрите-ка на лорда Лэнсдоуна, ошельмованного за публикацию его мнения, что «продолжение войны приведет к разрушению цивилизованного мира и безграничному росту человеческого страдания, уже отягощающего его».

Но если и суждено было наступить времени, когда позицию пацифистов стали принимать в расчет, то это случилось во второй половине 1917 года. К тому моменту перспективы союзников ухудшались день ото дня. Фельдмаршал Хейг утверждал, что немцы на грани краха и изматывание противника срабатывает, просто это не столь очевидно. На самом же деле немцы сильно выиграли от двух моментов. Во-первых, они ухитрились всего за пару месяцев нейтрализовать итальянцев, организовав превосходное материально-техническое снабжение, и таким образом помочь разваливающейся Австро-Венгерской империи продержаться немного дольше. Затем в декабре деморализованные и разбитые русские запросили мира. Украина, Грузия и Прибалтийские государства оказались под германским протекторатом, так что возникла возможность перебросить сорок немецких дивизий с Восточного фронта на Западный. Центральные державы считали, что конец близок. Им требовалось сделать последнее огромное усилие, чтобы прорваться на Западе и нанести поражение союзникам. Боевой дух в Великобритании сошел на нет. В 1917 году погибли или были ранены восемьсот тысяч английских солдат.

Конец года ознаменовался захватом и последующей потерей буквально нескольких пядей земли – угнетающим переходом из рук в руки болота, которое являла собой Северная Франция. При наступлении английской армии в битве при Камбре использовались как танки, так и более легкая, мобильная артиллерия, а планировалось оно с помощью воздушной разведки. Однако первоначальные завоевания удержать не удалось, и британцы были отбиты немецкими штурмовыми отрядами.

Смерть на Западном фронте собирала все более обильную жатву, а лорд Порчестер тем временем всей душой возрадовался телеграмме, которую ждал уже больше года. 7-й гусарский полк перебрасывали сражаться с турками. Месопотамия после унизительной осады Кут-эль-Амары поглотила жизни тысяч английских и индийских солдат, но необходимость защищать нефтяные месторождения не стала менее насущной, и с той поры колесо фортуны повернулось. Силы в двести тысяч человек, развернутые в регионе, смогли в марте 1917 года взять Багдад. Порчи должен был присоединиться к бригаде усиления, созданной в ответ на слухи о контратаке оттоманской армии.

Война в Аравии была последней кампанией, в которой кавалерия еще могла сыграть какую-то ощутимую роль. За несколько месяцев до этого фельдмаршал Хейг наконец-то отказался от давно лелеемой им идеи развернуть эти силы против немецких окопов, приказав конному подразделению дождаться прорыва в Пашендале, а затем проскочить через линии для атаки. Прорыв так и не случился, лошади вымесили землю до еще более вязкой грязи, и от плана по использованию кавалерии во Франции наконец-то отказались. Но пески Среднего Востока обладали огромным отличием: там не приходилось сражаться с хорошо защищенными окопами. Полк Порчи присоединился к силам, перебрасываемым из Индии в Басру, и оттуда они начали пятисоткилометровый поход на Багдад.

Боевой запал войск, увидевших в перспективе какие-то действия, моментально испарился на яростной жаре. Едва соединения отправились в путь, до Порчи и его подчиненных дошел слух, что накануне триста шестьдесят человек погибли от солнечного удара. Днем стояла палящая жара, ночью леденящий холод, свирепствовали дизентерия, малярия и москитная лихорадка.

Однако верховное командование союзников, как оказалось, приняло правильное решение использовать отлично вымуштрованных людей и лошадей. Одно соединение направилось в глубь пустыни далеко от Евфрата, чтобы отрезать фланг оттоманской армии, а Порчи и его солдаты устроили засаду на дороге в Алеппо, дабы перехватить турецкие силы при отступлении. Все сработало точно так, как и было спланировано, и 50-я оттоманская дивизия потерпела поражение. Но даже при таком успехе с небольшим количеством потерь, если сравнить собственный опыт юноши с бойней во Франции и Бельгии, все было пронизано ужасом. В барханах пустыни Порчи натолкнулся на пещеру, в которой спряталась от военных действий целая арабская деревня. Они были отрезаны оттоманской армией, и сотни людей умерли от голода. Сначала Порчи думал, что в живых никого не осталось и пещера набита истощенными телами, но затем увидел несколько человек, еще цеплявшихся за жизнь. Англо-индийский полк везунчиков, еще два месяца назад игравших в поло, был потрясен судьбой этих мирных мужчин, женщин и детей. Когда военные в отчаянии попытались накормить поселян своими пайками сгущенного молока, оказалось, что организм арабов не может принять его. Последние выжившие люди скончались на руках солдат.